Русский характер в литературных произведениях. Народный характер в русской литературе XIX века

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«ТАГАНРОГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ имени А.П. Чехова»

Кафедра литературы

Курсовая работа

Изображение русского национального характера

Выполнена студенткой __ курса

факультета русского языка и литературы

Зубковой Олесей Игоревной

Научный руководитель

канд. филол. наук Кондратьева В.В.

Таганрог, 2012 г.

Введение

3 Проблема русского национального характера в «Сказе о тульском косом Левше и о стальной блохе»

Заключение

Список литературы

Введение

Темой исследования данной курсовой работы является «Изображение русского национального характера».

Актуальность темы вызвана острым в наши дни интересом к писателям с ярко выраженным национальным сознанием, к которым относится и Николай Семенович Лесков. Проблема русского национального характера приобрела особую остроту в современной России, да и в мире национальное самосознание актуализируется в настоящее время активными процессами глобализации и дегуманизации, утверждением массового общества и нарастанием социально-экономических и нравственных проблем. К тому же изучение заявленной проблемы позволяет понять мировосприятие писателя, его концепцию мира и человека. Кроме того изучение повестей Н.С. Лескова в школе позволяет учителю обратить внимание учащихся на их собственный нравственный опыт, способствуя воспитанию духовности.

Цели и задачи работы:

1)Изучив существующую и доступную нам исследовательскую литературу, выявить своеобразие творчества Н.С. Лескова, его глубоко народные истоки.

2)Выявить особенности и черты русского национального характера, которые запечатлены в художественном творчестве Н.С. Лескова как определённая духовная, нравственно этическая и мировоззренческая целостность.

Работа основывается на изучении литературоведческой, критической литературы; выводы, полученные в работе, сделаны на основе наблюдений над художественными текстами - повестями «Очарованный странник» (1873) и «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе» (1881).

Структура работы включает введение, две части, заключение и список использованной литературы.

Значимость работы связана с возможностью использования её при изучении данного автора в курсе литературы в школе.

Часть 1. Проблема русского национального характера в русской философии и литературе XIX века

«Загадочная русская душа»... Какими только эпитетами не награждали наш российский менталитет. А так ли загадочна русская душа, так ли уж непредсказуема? А что это значит - быть русским? В чем заключается особенность русского национального характера? Как часто задавали и задают эти вопросы философы в научных трактатах, писатели в произведениях различных жанров и даже простые граждане в застольных дискуссиях? Задают и отвечают каждый по-своему.

Очень точно особенности характера русского человека подмечены в народных сказках и былинах. В них русский мужик мечтает о лучшем будущем, но претворять в жизнь свои мечтания ему лень. Он все надеется, что выловит говорящую щуку или поймает золотую рыбку, которая исполнит его желания. Эта исконно русская лень и любовь помечтать о наступлении лучших времен всегда мешала нашему народу жить. Русскому человеку лень вырастить или смастерить то, что есть у соседа - ему гораздо проще это украсть, да и то не самому, а попросить это сделать другого. Типичный тому пример: случай с царем и молодильными яблоками. Весь русский фольклор построен на том, что жадным быть плохо и жадность наказуема. Однако, широта души может быть полярной: пьянство, нездоровый азарт, жизнь на халяву, с одной стороны. Но, с другой стороны, чистота веры, пронесенная и сохраненная в веках. Русский человек не может веровать тихо, скромно. Он никогда не таится, а за веру идет на казнь, идет с высоко поднятой головой, поражая врагов.

В русском человеке намешано столько всего, что и по пальцам не пересчитать. Русские настолько стремятся сохранить свое, родное, что не стыдятся самых отвратительных сторон своей самобытности: пьянства, грязи и нищеты. Такая черта русского характера, как долготерпение, частенько переходит границы разумного. Русский человек испокон века безропотно терпит унижения и притеснения. Отчасти здесь виноваты уже упомянутые лень и слепая вера в лучшее будущее. Русский человек скорее предпочтёт терпеть, чем бороться за свои права. Но как не велико терпение народа, оно всё-таки не безгранично. Приходит день и смирение трансформируется в необузданную ярость. Тогда горе тому, кто встанет на пути. Не зря русского человека сравнивают с медведем - огромным, грозным, но таким неуклюжим. Наверное, мы грубее, наверняка жестче во многих случаях. В русских есть и цинизм, и эмоциональная ограниченность, и нехватка культуры. Есть и фанатизм, и беспринципность, и жестокость. Но всё же в основном русские люди стремятся к добру. В русском национальном характере есть множество положительных черт. Русские глубоко патриотичны и обладают высокой силой духа, они способны до последней капли крови защищать свою землю. Издревле на борьбу с захватчиками поднимался и стар и млад.

Говоря об особенностях русского характера, нельзя не упомянуть веселый нрав - русский поёт и пляшет даже в самые тяжелые периоды своей жизни, а уж в радости и подавно! Он щедр и любит погулять с размахом - широта русской души уже стала притчей в языках. Только русский человек ради одного счастливого мгновенья может отдать всё, что у него есть и не сожалеть впоследствии. Русскому человеку присуща устремленность к чему-то бесконечному. У русских всегда есть жажда иной жизни, иного мира, всегда есть недовольство тем, что есть. В силу большей эмоциональности русскому человеку свойственна открытость, задушевность в общении. Если в Европе люди в личной жизни достаточно отчуждены и оберегают свой индивидуализм, то русский человек открыт к тому, чтобы им интересовались, проявляли в нем интерес, опекали, равно, как и сам склонен интересоваться жизнью окружающих: и своя душа нараспашку, и любопытно - что там за душой у другого.

Особый разговор о характере русских женщин. Русская женщина имеет несгибаемую силу духа, она готова пожертвовать всем ради близкого человека и отправиться за ним хоть на край света. Причем это не слепое следование за супругом, как у восточных женщин, а вполне осознанное и самостоятельное решение. Так поступали жены декабристов, отправляясь за ними в далекую Сибирь и обрекая себя на жизнь, полную лишений. Ничего не изменилось с тех пор: русская женщина и сейчас во имя любви готова всю жизнь мыкаться по самым отдаленным уголкам мира.

Неоценимый вклад в изучение русского национального характера внесли труды русских философов рубежа XIX - XX веков - Н.А. Бердяева («Русская идея», «Душа России»), Н.О. Лосского («Характер русского народа»), Е.Н. Трубецкого («Смысл жизни»), С.Л. Франка («Душа человека») и др. Так, в своей книге «Характер русского народа» Лосский дает следующий перечень основных черт, присущих русскому национальному характеру: религиозность и искание абсолютного добра, доброта и терпимость, могучая сила воли и страстность, порой максимализм. Высокое развитие нравственного опыта философ видит в том, что все слои русского народа проявляют особый интерес к различению добра и зла. Такая черта русского национального характера, как искание смысла жизни и основ бытия, превосходно, по мнению Лосского, иллюстрируют произведения Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского. К числу таких первичных свойств философ относит и любовь к свободе и высшее выражение ее - свободу духа… Обладающий свободой духа, склонен подвергать испытанию всякую ценность, не только мыслью, но даже и на опыте… Вследствие свободного искания правды русским людям трудно столковаться друг с другом… Поэтому в общественной жизни свободолюбие русских выражается в склонности к анархии, в отталкивании от государства. Однако, как справедливо отмечает Н.О. Лосский, у положительных качеств нередко бывают и отрицательные стороны. Доброта русского человека побуждает его иногда лгать, чтобы не обидеть собеседника, вследствие желания мира и добрых отношений с людьми во что бы то ни стало. В русском народе встречается и всем знакомая «обломовщина», та леность и пассивность, которая превосходно изображена И.А. Гончаровым в романе «Обломов». Обломовщина во многих случаях оборотная сторона высоких свойств русского человека - стремления к полному совершенству и чуткости к недостаткам нашей действительности… К числу особенно ценных свойств русского народа принадлежит чуткое восприятие чужих душевных состояний. Отсюда получается живое общение даже и малознакомых людей друг с другом. «У русского народа высоко развито индивидуальное личное и семейное общение. В России нет чрезмерной замены индивидуальных отношений социальными, нет личного и семейного изоляционизма. Поэтому даже иностранец, попав в Россию, чувствует: «здесь я не одинок» (конечно, я говорю о нормальной России, а не о жизни при большевистском режиме). Пожалуй, именно эти свойства есть главный источник признания обаятельности русского народа, столь часто высказываемого иностранцами, хорошо знающими Россию…» [Лосский, c. 42].

Н.А. Бердяев в философском труде «Русская идея» представил «русскую душу», как носителя двух противоположных начал, в которых отразились: «природная, языческая дионисическая стихия и аскетически монашеское православие, деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность, жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость, обрядоверие и искание правды, обостренное сознание личности и безличный коллективизм, всечеловечность, … искание Бога и воинствующее безбожие, смирение и наглость, рабство и бунт» [Бердяев, с. 32]. Философ также обращал внимание на коллективистское начало в развитии национального характера и в судьбе России. По мысли Бердяева, «коллективизм духовный», «духовная соборность» - это «высокий тип братства людей». За таким коллективизмом будущее. Но есть и другой коллективизм. Это «безответственный» коллективизм, который диктует человеку необходимость «быть как все». Русский человек, считал Бердяев, утопает в таком коллективизме, он чувствует себя погруженным в коллектив. Отсюда недостаток личного достоинства и нетерпимость к тем, кто не такой, как остальные, кто благодаря своему труду и способностям имеет право на большее.

Итак, в трудах русских философов рубежа XIX - XX веков, а также в современных исследованиях (например: Касьянова Н.О. «О русском национальном характере») среди основных характеристик традиционного русского национального менталитета выделяется три ведущих принципа: 1) религиозный или квазирелигиозный характер идеологии; 2) авторитарно-харизматическая и централистско-державная доминанта; 3) этническая доминанта. Эти доминанты - религиозная в форме православия и этническая - были ослаблены в советский период, в то время как более укрепились идеологическая доминанта и державная доминанта, с которой связан стереотип авторитарно-харизматической власти.

В отечественной литературе XIX века проблема русского национального характера является также одной из основных: десятки образов находим мы в произведениях А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.А. Гончарова и Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого, каждый из которых несёт неизгладимую печать русского характера: Онегин и Печорин, Манилов и Ноздрёв, Татьяна Ларина, Наташа Ростова и Матрена Тимофеевна, Платон Каратаев и Дмитрий Карамазов, Обломов, Иудушка Головлёв и Раскольников и др. Всех не перечислишь.

А.С. Пушкин один из первых во всём объёме поставил в русской словесности проблему русского национального характера. Его роман «Евгений Онегин» стал в высшей степени народным произведением, «энциклопедией русской жизни». Татьяна Ларина, девушка из дворянской среды - вот, в ком наиболее весомо отразилось исконно национальное: «Русская душою, /Сама, не зная почему, /С ее холодною красою /любила русскую зиму». Это дважды повторенное «русский» говорит о главном: отечественном менталитете. Любить зиму может и представитель другой нации, но почувствовать без всяких объяснений может - только русская душа. Именно, ей способны открыться вдруг «на солнце иней в день морозный», «сиянье розовых снегов» и «мгла крещенских вечеров». Только эта душа обладает повышенной восприимчивостью к обычаям, нравам и преданиям «простонародной старины» с ее карточными новогодними гаданиями, вещими снами и тревожными приметами. При этом русское начало для А.С. Пушкина этим не ограничивается. Быть «русским» для него - быть верным долгу, способным на душевную отзывчивость. В Татьяне, как ни в каком другом герое, все данное слилось в единое целое. Особенно это проявляется в сцене объяснения с Онегиным в Петербурге. В ней и глубокое понимание, и сочувствие, и открытость души, но все это подчинено следованию необходимого долга. Оно не оставляет ни малейшей надежды влюбленному Онегину. С глубоким сочувствием Пушкин рассказывает и о печальной крепостной доле няни Татьяны.

Н.В. Гоголь в поэме «Мертвые души» стремится также ярко и ёмко изобразить русского человека и для этого он вводит в повествование представителей трех сословий: помещиков, чиновников и крестьян. И, хотя наибольшее внимание уделяется помещикам (такие яркие образы, как Манилов, Собакевич, Коробочка, Плюшкин, Ноздрёв), Гоголь показывает, что настоящие носители русского национального характера - крестьяне. Автор вводит в повествование каретника Михеева, сапожника Телятникова, кирпичника Милушкина, плотника Степана Пробку. Особое внимание уделяется силе и остроте народного ума, задушевности народной песни, яркости и щедрости народных праздников. Однако Гоголь не склонен и идеализировать русский национальный характер. Он замечает, что любому собранию русских людей свойственна некоторая путаница, что одна из главных проблем русского человека: неумение доводить начатое дело до конца. Также Гоголь отмечает, что русский человек зачастую способен увидеть правильное решение проблемы лишь после совершения им какого-либо действия, но при этом очень не любит признавать перед другими свои ошибки.

Русский максимализм в его крайней форме чётко выражен в стихотворении А.К. Толстого: «Коль любить, так без рассудку, / Коль грозить, так не на шутку, / Коль ругнуть, так сгоряча, / Коль рубнуть, так уж с плеча! / Коли спорить, так уж смело, / Коль карать, так уж за дело, / Коль просить, так всей душой, / Коли пир, так пир горой!».

Н.А. Некрасова часто называют народным поэтом: он как никто часто обращался к теме русского народа. Подавляющее большинство стихотворений Некрасова посвящено русскому мужику. В поэме «Кому на Руси жить хорошо» создаётся обобщенный образ русского народа благодаря всем персонажам поэмы. Это и центральные герои (Матрена Тимофеевна, Савелий, Гриша Добросклонов, Ермила Гирин), и эпизодические (Агап Петров, Глеб, Вавила, Влас, Клим и другие). Сошлись мужики с простой целью: найти счастье, узнать, кому хорошо живется и почему. Типичные русскому человеку поиски смысла жизни и основ бытия. Но не удалось героям поэмы найти счастливого мужика, лишь помещикам да чиновникам вольготно на Руси. Тяжело живется русскому народу, но нет отчаяния. Ведь тот, кто умеет работать, умеет и отдыхать. Некрасов со знанием дела описывает деревенские праздники, когда все от мала до велика пускаются в пляс. Там царит истинное, ничем не омраченное веселье, забываются все заботы и труды. Вывод, к которому приходит Некрасов, прост и очевиден: счастье - в свободе. А до свободы на Руси еще очень далеко. Поэт также создал целую плеяду образов простых русских женщин. Возможно, он несколько романтизирует их, однако нельзя не признать, что ему удалось показать облик крестьянки так, как никому более. Крепостная женщина для Некрасова - своеобразный символ возрождения России, ее непокорности судьбе. Наиболее известные и запоминающиеся образы русских женщин - это, конечно, Матрена Тимофеевна в «Кому на Руси жить хорошо» и Дарья в поэме «Мороз, Красный нос».

Русский национальный характер занимает центральное место и в творчестве Л.Н. Толстого. Так, в романе «Война и мир» русский характер анализируется во всем его многообразии, во всех сферах жизни: семейной, народной, социальной и духовной. Безусловно, русские черты более полно воплощаются в семье Ростовых. Они чувствуют и понимают все русское, потому что чувства играют главную роль в этой семье. Ярче всего это проявляется у Наташи. Из всего семейства она более всех наделена «способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц». В Наташе изначально заложен русский национальный характер. В романе автор показывает нам два начала в русском характере воинствующее и мирное. Воинствующее начало Толстой обнаруживает в Тихоне Щербатом. Воинствующее начало неизбежно должно явиться во время народной войны. Это - проявление воли народа. Совсем другой человек - Платон Каратаев. В его образе Толстой показывает мирное, доброе, душевное начало. Самое главное - это прикрепление Платона к земле. Его пассивность можно объяснить внутренней верой его в то, что все равно, в конце концов, побеждают добрые и справедливые силы и, самое главное, нужно надеяться и верить. Толстой не идеализирует два этих начала. Он считает, что в человеке есть обязательно как воинствующее, так и мирное начало. А, изображая Тихона и Платона, Толстой изображает две крайности.

Особую роль в русской литературе сыграл Ф.М. Достоевский. Как в свое время Пушкин был «зачинателем», так и Достоевский стал «завершителем» Золотого века русского искусства и русской мысли и «зачинателем» искусства нового ХХ века. Именно Достоевский воплотил в созданных им образах самую сущностную черту русского национального характера и сознания - его противоречивость, двойственность. Первый, отрицательный полюс национальной ментальности - это все «изломанное, фальшивое, наносное и рабски заимствованное». Второй, «положительный» полюс характеризуется у Достоевского такими понятиями, как «простодушие, чистота, кротость, широкость ума и незлобие». Основываясь на открытиях Достоевского, Н.А. Бердяев писал, как уже упоминалось, о противоположных началах, которые «легли в основу формации русской души». Как сказал Н.А. Бердяев, «Понять до конца Достоевского - значит понять что-то очень существенное в строе русской души, значит приблизиться к разгадке России» [Бердяев, 110].

Среди всех русских классиков XIX века М. Горький указывал именно на Н.С. Лескова как писателя, который с величайшим напряжением всех сил своего таланта стремился создать «положительный тип» русского человека, найти среди «грешных» мира сего кристально чистого человека, «праведника».

Часть 2. Творчество Н.С. Лескова и проблема русского национального характера

1 Обзор творческого пути Н.С. Лескова

Николай Семенович Лесков родился 4 февраля (стар. ст.) 1831г. в сельце Горохове Орловской губернии, в семье мелкого судейского чиновника, выходца из духовного сословия и лишь перед смертью получившего документы о личном дворянстве. Детство Лескова прошло в Орле и в отцовском имении Панине Орловской губернии. Первые впечатления Лескова связаны и с Третьей Дворянской улицей Орла. «Самыми ранними картинами», открывавшимися на соседнем степном вагоне, были «солдатская муштра и палочный бой»: время Николая I исключало «гуманерию». С деспотизмом иного рода - прямым крепостничеством столкнулся Лесков в селе Горохове, где он провёл несколько лет бедным родственником в доме старого богача Страхова, за которым была замужем молодая красавица - тётка Лескова. На счёт Гороховских «впечатлений ужасных» писатель относил свою «мучительную нервность, от которой страдал всю жизнь» [Скатов, с. 321]. Однако близкое знакомство с крепостными крестьянами, общение с крестьянскими детьми открыли будущему писателю своеобразие народного мировосприятия, столь непохожего на ценности и идеи образованных людей из высших сословий. Панино разбудило в мальчике художника и принесло ему ощущение себя плотью от плоти народной. «Я не изучал народ по разговорам с петербургскими извозчиками,- говорил писатель в одной из первых литературных полемик, - а я вырос в народе на гостомельском выгоне, с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного под тёплым овчинным тулупом, да на замашной панинской толчее за кругами пыльных замашек… Я с народом был свой человек, и у меня есть в нём много кумовьёв и приятелей… Я стоял между мужиком и связанными на него розгами…» [Лесков А., с. 141]. Детские впечатления и рассказы бабушки, Александры Васильевны Колобовой об Орле и его жителях отразились во многих произведениях Лескова.

Первоначальное образование Н.С. Лесков получил в доме богатых родственников Страховых, нанимавших для своих детей русских и иностранных учителей. С 1841 по 1846 г. учился в Орловской гимназии, но курса не окончил, т.к. жажда самостоятельности и влечение к книге помешали нормальному учению в гимназии. В 1847 г. поступил на службу в Орловскую палату уголовного суда, а в 1849 перевёлся в Киевскую казённую палату. Живя у дяди С.П. Алферьева, профессора медицины Киевского университета, Лесков попал в среду учащейся молодёжи и молодых учёных. Эта среда оказала благотворное влияние на развитие умственных и духовных интересов будущего писателя. Он много читал, посещал лекции в университете, овладел украинским и польским языками, близко познакомился с украинской и польской литературой. Государственная служба тяготила Лескова. Он не чувствовал себя свободным, не видел в собственной деятельности реальной пользы для общества. И в 1857г. он поступил в хозяйственно-коммерческую компанию. Как вспоминал сам Н.С. Лесков, коммерческая служба «требовала беспрестанных разъездов и иногда удерживала... в самых глухих захолустьях». Он «изъездил Россию в самых разнообразных направлениях», собрал «большое обилие впечатлений и запас бытовых сведений» [Лесков А., с. 127].

С июня 1860г. Н.С. Лесков начал сотрудничать в петербургских газетах. В «Санкт-Петербургских ведомостях», «Современной медицине», «Указателе экономическом» он напечатал свои первые статьи экономического и социально-бытового характера. В 1861г. писатель переезжает в Петербург, а затем в Москву, где становится сотрудником газеты «Русская речь». Его статьи появляются также в «Книжном вестнике», «Русском инвалиде», «Отечественных записках», «Времени». В декабре 1861г. Н.С. Лесков возвращается в Петербург и с января 1862г. в течение двух лет Лесков был деятельным сотрудником буржуазно-либеральной газеты «Северная пчела. Н.С. Лесков заведовал в «Северной пчеле» отделом внутренней жизни и выступал по самым острым проблемам современности. Он писал о ходе реформ в самых различных областях русской жизни, государственном бюджете, гласности, взаимоотношениях сословий, положении женщин, о путях дальнейшего развития России. Проявив себя страстным полемистом, Лесков вступал в спор и с революционно-демократическим «Современником» Чернышевского, и со славянофильским «Днём» И. С. Аксакова. В 1862 г. было напечатано его первое беллетристическое произведение - рассказ «Погасшее дело» («Засуха»). Это - своеобразный очерк из народной жизни, рисующий представления и поступки простых людей, которые кажутся странными, противоестественными для образованного читателя. Вслед за ним появляются в «Северной пчеле» «Разбойник» и «В тарантасе» (1862), в «Библиотеке для чтения» - «Житие одной бабы» (1863), в «Якоре» - «Язвительный» (1863). В первых рассказах писателя присутствуют черты, характерные и для более поздних произведений писателя.

Н. С. Лесков работал в литературе в течение 35 лет, с 1860 по 1895 г. Лесков - автор огромного числа произведений самых разных жанров, интереснейший публицист, чьи статьи не утратили актуальности до сих пор, великолепный стилист и непревзойдённый знаток самых разных слоёв русской речи, психолог, проникший в тайны русского национального характера и показавший роль национально - исторических основ в жизни страны, писатель, по меткому выражению М. Горького «Пронзивший всю Русь» [Скатов, с. 323].

Толкование сущности характера русского человека мы находим во многих его произведениях. Период творчества Лескова 1870-х - середины 80-х годов характеризуется стремлением писателя найти положительные идеалы в русской жизни и противопоставить их всем формам подавления личности. Лесков видел хорошие и светлые стороны в русском человеке. И это отчасти напоминает поиск идеально прекрасных людей Ф.М. Достоевским и Л.Н. Толстым. На рубеже 70-80-х гг. Лесков создал целую галерею персонажей-праведников. Таков квартальный Рыжов, отвергающий взятки и подарки, живущий на одно нищенское жалование, смело говорящий правду в глаза высокому начальству (рассказ «Однодум», 1879). Другой праведник - орловский мещанин, молочник Голован из рассказа «Несмертельный Голован» (1880); в основе рассказа лежат истории, услышанные в детстве Лесковым от его бабушки. Голован - спаситель, помощник и утешитель страждущих. Он защитил повествователя в раннем детстве, когда на него напала сорвавшаяся с цепи собака. Голован ухаживает за умирающими во время страшной моровой язвы и гибнет на большом орловском пожаре, спасая имущество и жизни горожан. И Рыжов, и Голован в изображении Лескова одновременно и воплощают лучшие черты русского народного характера, и противопоставлены окружающим как натуры исключительные. Не случайно, жители Солигалича считают бескорыстного Рыжова дураком, а орловчане убеждены, что Голован не боится ухаживать за больными чумой, потому что знает волшебное средство, оберегающее его от ужасной болезни. Люди не верят в праведность Голована, ложно подозревая его в грехах.

Создавая своих «праведников», Лесков берёт их прямо из жизни, не наделяет их никакими идеями заранее принятого учения, как Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой; герои Лескова просто морально чисты, им не нужны нравственные самоусовершенствования. Писатель с гордостью декларировал: «Сила моего таланта - в положительных типах». И спрашивал: «Покажите мне у другого писателя такое обилие положительных русских типов?» [цит. по Столярова, с.67]. Его «праведники» проходят сложные жизненные испытания, много терпят невзгод и горя. И даже если активно протест не выражен, сама их горькая судьба - протест. «Праведник», по общественной оценке, - «маленький человек», всё имущество которого нередко в небольшом заплечном мешке, но духовно, в сознании читателя он вырастает в легендарную былинную фигуру. «Праведники» несут людям очарование собой, но и сами они действуют словно зачарованные. Таков богатырь Иван Флягин в «Очарованном страннике», напоминающий Илью Муромца. Наиболее ярким произведением на тему о «праведниках» является «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе». Сказ о Левше развивает этот мотив.

2 Поиски праведника в повести «Очарованный странник»

Летом 1872 года <#"justify">лесков русский национальный характер

2.3 Проблема русского национального характера в «Сказе о тульском косом Левше и о стальной блохе»

Это произведение впервые напечатано в журнале «Русь», в 1881 году (№ 49, 50 и 51) под заглавием «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе (Цеховая легенда)». Отдельным изданием произведение вышло в следующем году. Автор включил повесть в свой сборник произведений «Праведники». В отдельном издании автор указал, что его произведение основано на легенде тульских оружейников о состязании тульских мастеров с англичанами. Литературные критики поверили этому сообщению автора. Но на самом деле Лесков выдумал сюжет своей легенды. Критики неоднозначно оценили повесть: радикальные демократы увидели в произведении Лескова воспевание старых порядков, верноподданническое сочинение, в то время как консерваторы поняли «Левшу» как обличение безропотного подчинения простого человека «всевозможным тяготам и насилиям». И те и другие обвиняли Лескова в отсутствии патриотизма, в насмешке над русским народом. Лесков ответил критикам в заметке «О русском левше» (1882): «Я никак не могу согласиться, чтобы в такой фабуле была какая-нибудь лесть народу или желание принизить русских людей в лице "левши". Во всяком случае я не имел такого намерения» [Лесков Н., т. 10. с. 360].

В сюжете произведения смешаны выдуманные и реальные исторические события. События начинаются приблизительно в 1815 г., когда император Александр I во время поездки по Европе посетил Англию, где в числе прочих диковинок ему продемонстрировали крошечную стальную блоху, которая могла танцевать. Император приобрёл блоху и привёз её домой в Петербург. Спустя несколько лет, после смерти Александра I и восшествия на престол Николая I, блоху нашли среди вещей покойного государя и долго не могли понять, в чём смысл «нимфозории». Атаман Платов, сопровождавший Александра I в поездке по Европе, появился во дворце и объяснил, что это образец искусства английских механиков, но тут же заметил, что русские мастера своё дело знают не хуже. Государь Николай Павлович, который был уверен в превосходстве русских, поручил Платову осуществить дипломатическую поездку на Дон и заодно посетить проездом заводы в Туле. Среди местных умельцев можно было найти тех, кто мог бы достойно ответить на вызов англичан. В Туле, Платов вызвал троих самых известных местных оружейников во главе с мастеровым по кличке «Левша», показал им блоху и попросил придумать нечто такое, что превзошло бы замысел англичан. Возвращаясь на обратном пути с Дона, Платов снова заглянул в Тулу, где троица всё продолжала работать над заказом. Забрав Левшу с неоконченной, как считал недовольный Платов, работой, он отправился прямо в Петербург. В столице под микроскопом выяснилось, что туляки превзошли англичан, подковав блоху на все ноги крошечными подковами. Левша получил награду, Государь распорядился отослать подкованную блоху обратно в Англию, чтобы продемонстрировать умение русских мастеров, и туда же послать Левшу. В Англии Левше продемонстрировали местные заводы, организацию работы и предложили остаться, соблазняя его деньгами и невестой, но он отказался. Смотрел Левша на английских рабочих и завидовал, но при этом рвался домой, да так, что на корабле всё спрашивал, где Россия, и смотрел в ту сторону. На обратном пути Левша держал с полшкипером пари, по которому они должны были перепить друг друга. По приезду в Петербург, полшкипера привели в чувство, а Левша, не получив вовремя медицинскую помощь, скончался в простонародной Обухвинской больнице, где «неведомого сословия всех умирать принимают». Перед смертью Левша передал доктору Мартын-Сольскому: «Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся». Но Мартын-Сольский не смог передать поручение, и, по словам Лескова: «А доведи они левшины слова в своё время до государя, - в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был».

Сказ про «Левшу» - произведение невесёлое. В нём под веселый перебор забавных анекдотов, шутливых задорных слов все время слышится ирония - боль, обида писателя, что такие замечательные тульские мастера должны делать глупые вещи, что даром гибнут народные силы. В центре повествования - характерный для сказки мотив состязания. Русские мастера во главе с тульским оружейником Левшой без всяких сложных инструментов подковывают танцующую стальную блоху английской работы. Победа русских мастеров над англичанами одновременно представлена и серьезно, и иронически: присланный императором Николаем I Левша вызывает изумление тем, что смог подковать блоху. Но подкованная Левшой и его товарищами блоха перестает танцевать. Работают они в отвратительной обстановке, в маленькой тесной избенке, в которой «от безотдышной работы в воздухе такая спираль сделалась, что непривычному человеку с свежего поветрия и одного раза нельзя было продохнуть». Начальство с мастерами обращается свирепо: так, Платов везет Левшу на показ к царю в ногах у себя, брошенного за шиворот в коляску, как собака. Платье мастера нищенское: «в опорочках, одна штанина в сапоге, другая мотается, а озямчик старенький, крючочки не застегиваются, порастеряны, а шиворот разорван». Тяжелому положению русского мастерового в рассказе противопоставлено приукрашенное положение английского рабочего. Английские порядки понравились русскому мастеру, «особенно насчет рабочего содержания. Всякий работник у них постоянно в сытости, одет не в обрывках, а на каждом способный тужурный жилет, обут в толстые щиглеты с железными набалдашниками, чтобы нигде ноги ни на что не напороть; работает не с бойлом, а с обучением, и имеет себе понятия. Перед каждым на виду висит долбица умножения, а под рукою - стирабельная дощечка: все, что. который мастер делает - на долбицу смотрит и с понятием сверяет, а потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит: что на цифирях написано, то и на деле выходит». Этой работе «по науке», по точному соображению противопоставлена работа русских мастеров - по вдохновению и наитию, вместо знания и расчета, да по псалтырю и полусоннику, вместо арифметики.

Левша ничего не может возразить англичанам, которые, восхищаясь его мастерством, в то же время разъясняют ему: «Лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения знали, - то бы вам было гораздо пользительнее, чем весь полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть, а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может». Левше остается только сослаться на свою «преданность отечеству». Коротко и вразумительно показано и различие в гражданских правах англичанина и подданного российской монархии. Подшкипера английского корабля и Левшу, державших пари на море - кто кого перепьет, - мертвецки пьяными вынесли с корабля, но... «повезли англичанина в посланнический дом на Аглицкую набережную, а Левшу в квартал». И в то время как английского подшкипера хорошо подлечили и любовно спать уложили, русского мастера после тасканья из одной больницы в другую (нигде не принимают - документа нет) отвезли наконец «в простонародную Обухвинскую больницу, где неведомого сословия всех умирать принимают». Раздели беднягу, невзначай уронили затылком о парапет, и пока бегали в поисках то Платова, то доктора, Левша уже кончался. Так и умер чудесный мастер, который и перед смертью думал только о том, что должен сообщить военный секрет англичан, который и передал доктору, «что у англичан ружья кирпичом не чистят». Но не дошёл важный «секрет» до государя - кому нужны советы простолюдина, когда генералы есть. Горькая ирония и сарказм Лескова доходят до предела. Автор не понимает, почему Русь, рождающая умельцев, гениев мастерства, своими же руками с ними расправляется. А что касается ружей - это невыдуманный факт. Ружья чистили толчёным кирпичом, и начальство требовало, чтобы стволы сверкали изнутри. А внутри-то - резьба… Вот и уничтожали её солдатики от избытка усердия.

Левша - искусный мастеровой, олицетворяющий поразительные таланты русского народа. Лесков не дает имени своему герою, подчеркивая тем самым собирательный смысл и значение его характера. Герой повести соединяет в себе и достоинства, и пороки простого русского человека. Какие же черты русского национального характера воплощает образ Левши? Религиозность, патриотизм, доброта, сила духа и стойкость, терпение, трудолюбие и одарённость.

Религиозность проявляется в эпизоде, когда тульские мастера, в том числе Левша, перед началом работы пошли поклониться иконе «мценского Николы» - покровителя торгового и военного дела. Также религиозность Левши переплетается с его патриотизмом. Вера Левши - одна из причин, по которой он отказывается остаться в Англии. «Потому,- отвечает,- что наша русская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы». Левша не представляет свою жизнь вне России, любит её обычаи, традиции. «Мы,-- говорит,-- к своей родине привержены, и тятенька мой уже старичок, а родительница -- старушка и привыкши в свой приход в церковь ходить», «а я желаю скорее в родное место, потому что иначе я могу род помешательства достать». Левша прошел через множество испытаний и даже в смертный час он остался истинным патриотом. Левше присуща природная доброта: отказывает англичанам в просьбе остаться очень вежливо, стараясь их не обидеть. И атамана Платова он прощает за грубое обращение с собой. «У него хоть и шуба овечкина, так душа человечкина»,- говорит о своем русском товарище «аглицкий полшкипер». Когда Левша вместе с тремя оружейниками в течение двух недель упорно работал над диковинной блохой, проявляется сила духа, так как пришлось работать в тяжелых условиях: без отдыха, с закрытыми окнами и дверями, держа в тайне свою работу. Много раз и в других случаях Левша проявляет терпение и стойкость: и когда Платов «словил левшу за волосы и начал туда-сюда трепать так, что клочья полетели», и когда Левша, плывя из Англии домой, несмотря на ненастье, сидит на палубе, чтобы поскорей увидеть Родину: Правда его терпение и бескорыстие неразрывно связаны с забитостью, с ощущением собственной незначительности в сравнении с российскими чиновниками и вельможами. Левша привык к постоянным угрозам и побоям, которыми грозят ему власти на Родине. И, наконец, одной из основных тем повести является тема творческой одаренности русского человека. Талант, по Лескову, не может существовать самостоятельно, он обязательно должен основываться на нравственной, духовной силе человека. Сам сюжет этого сказа рассказывает о том, как Левша, вместе со своими товарищами, смог «переплюнуть» английских мастеров без всяких приобретённых знаний, только благодаря одарённости и трудолюбию. Необыкновенное, чудесное мастерство - основное свойство Левши. Он утер нос «аглицким мастерам», подковал блоху такими мелкими гвоздями, что и в самый сильный «мелкоскоп» не увидишь.

Образом Левши Лесков доказывал, что неверно мнение, вложенное в уста императора Александра Павловича: у иностранцев «такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся».

4 Творчество Н.С. Лескова и проблема русского национального характера (обобщение)

В поисках положительных начал русской жизни, Лесков, в первую очередь, возлагал надежды на нравственный потенциал русского человека. Исключительно велика была вера писателя в то, что добрые усилия отдельных людей, соединенные вместе, способны стать мощным двигателем прогресса. Через все творчество проходит мысль о личной нравственной ответственности каждого человека перед своей страной и другими людьми. Своими произведениями, и в особенности созданной им галереей «праведников», Лесков обращался к современникам с призывом всеми зависящими от нас средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя. Среди героев Лескова все силы, всю жизнь потратившего на то, чтобы создать «положительный тип» русского человека, преобладали натуры деятельные, активно вмешивающиеся в жизнь, нетерпимые ко всяким проявлениям несправедливости. Большая часть героев Лескова далека от политики и от борьбы против основ существующего строя (как, например, у Салтыкова-Щедрина). Главное, что их объединяет, - это деятельная любовь к людям и убеждение, что человек призван помогать человеку в том, в чем тот временно нуждается, и помочь ему встать и идти, чтоб в свою очередь он также помог другому, требующему поддержки и помощи. Лесков был убежден в том, что нельзя изменить мир, не изменив человека. Иначе зло будет воспроизводиться вновь и вновь. Одни только социально-политические изменения без нравственного прогресса, не гарантируют улучшения жизни.

Лесковские «праведники» больше действуют, чем размышляют (в отличие от героев Ф.М. Достоевского или Л.Н. Толстого). Это цельные натуры, лишенные внутренней раздвоенности. Их действия импульсивны, они являются результатом внезапного доброго порыва души. Идеалы их просты и непритязательны, но в то же время трогательны, величественны в стремлении предусмотреть счастье всех людей: они требуют для каждого человека человеческих условий жизни. И пусть это пока лишь самые элементарные требования, но пока они не выполнены, дальнейшее движение по пути истинного, а не мнимого прогресса невозможно. «Праведники» Лескова не святые, а вполне земные люди, со своими слабостями и недостатками. Их самоотверженное служение людям - не средство для личного нравственного спасения, а проявление искренней любви и сострадания. «Праведники были хранителями тех высоких норм нравственности, которые народ вырабатывал в течение столетий. Их существование служило доказательством прочности национальных основ русской жизни. Их поведение кажется странным, они выглядят чудаками в глазах окружающих их людей. Оно не укладывается в общепринятые рамки, но не потому, что противоречат здравому смыслу или принципам морали, а потому, что ненормально поведение большинства окружающих их людей. Интерес Лескова к оригинальным людям - явление довольно редкое в русской литературе второй половины ХIХ в. Уже после смерти Лескова чудаки воскреснут на страницах произведений Горького, который высоко оценит своего предшественника. А в советскую эпоху - в произведениях В.М. Шукшина. Писатель задается вопросом, какие качества необходимы человеку, чтобы выстоять в борьбе с жизнью и помочь другим, чтобы сохранить в себе человека и победить. В отличие от Толстого, Лесков не показывает человека в становлении, в развитии его характера, и в этом он, казалось бы, сближается с Достоевским. Больше, чем медленный духовный рост человека, Лескова интересовала возможность внезапного нравственного переворота, который может круто изменить и характер человека и его судьбу. Способность к нравственному преобразованию Лесков считал отличительной чертой русского национального характера. Несмотря на свой скептицизм, Лесков надеялся на победу лучших сторон народной души, залогом чего, в его представлении было существование отдельных ярких личностей в народе, настоящих народных героев, воплощающих лучшие черты русского национального характера.

Изучение творчества Н.С. Лескова началось почти сразу после его смерти. Интерес к его самобытным произведениям особо усиливался в переходные эпохи - в 1910-е, в 1930-е и в 1970-е годы. Одним из первых исследований творчества писателя была книга А.И. Фаресова «Против течений. Н.С. Лесков» (1904). В 1930-е появляются монографии Б.М. Эйхенбаума, Н.К. Гудзий и В.А. Десницкого, посвященные Лескову, а также было составлено жизнеописание писателя его сыном Андреем Николаевичем Лесковым (1866-1953). В послевоенное время наиболее весомый вклад в изучение творчества Лескова внесли Л.П. Гроссман и В. Гебель. В 1970-е годы лесковиана пополнилась фундаментальными трудами Л.А. Аннинского, И.П. Видуэцкой, Б.С. Дыхановой, Н.Н. Старыгиной, И.В. Столяровой, В.Ю. Троицкого и других исследователей.

Заключение

Произведения Николая Семёновича Лескова отличаются оригинальностью и самобытностью. У него свой язык, стиль, своё понимание мира, человеческой души. Лесков много внимания уделяет психологии человека в своих произведениях, но если другие классики пытаются понять человека в связи с тем временем, в котором он живёт, то Лесков рисует своих героев отдельно от времени. Л.А. Аннинский так говорил об этой особенности писателя: «Лесков смотрит на жизнь с какого-то другого уровня, чем Толстой или Достоевский; ощущение такое, что он трезвее и горше их, что он смотрит снизу или изнутри, а вернее - из «нутра». Они с необъятной высоты видят в русском мужике… непоколебимо прочные основы русского эпоса - Лесков же видит живую шаткость этих опор, он знает в душе народа что-то такое, чего не знают небожители духа, и это знание мешает ему выстроить законченный и совершенный национальный эпос» [Аннинский, с. 32].

Герои произведения Лескова отличаются своими взглядами, судьбами, но их роднит что-то общее, что, по мнению Лескова, свойственно русскому народу в целом. «Праведники» Н. С. Лескова несут людям очарование собой, но и сами они действуют словно зачарованные. Лесков - творец легенд, создатель нарицательных типов, не просто схватывающих некоторую характерность в людях его времени, но нащупывающих сквозные, кардинальные, подспудные, почвенные, фундаментальные черты русского национального сознания и русской судьбы. Именно в этом измерении он воспринимается теперь как национальный гений. Первой легендой, выведшей Лескова из бытописателей и анекдотистов в мифотворцы, был косой Левша, подковавший стальную блоху. Следом шагнули в русский национальный синодик Катерина - ради любви душегубка; посрамивший немца Сафроныч; непредсказуемый богатырь Иван Флягин; артистка Люба - обреченная-нареченная тупейного крепостного художника.

Рассказы и повести, написанные в пору художественной зрелости Н. С. Лескова, дают достаточно полное представление обо всем его творчестве. Разные и о разном, они объединены думой о судьбе России. Россия является здесь многоликой, в сложном переплетении противоречий, убогой и обильной, могучей и бессильной одновременно. Во всех проявлениях национальной жизни, ее мелочах и анекдотах Лесков ищет сердцевину целого. И находит ее чаще всего в чудаках и бедоносцах. Рассказ «Очарованный странник» - это самое хрестоматийное, самое эмблематичное произведение Лескова. По количеству изданий оно далеко опережает другие лесковские шедевры и у нас, и за рубежом. Это - визитная карточка «русскости»: воплощение богатырства, широты, мощи, вольности и таящейся на дне души праведности, герой эпоса в лучшем и высоком смысле слова. Надо сказать, что былинность заложена в самую основу замысла рассказа. Фольклорная краска с самого начала введена в палитру Очарованного странника - факт, не слишком характерный для Лескова; обычно он не выставляет национально-патриотическую эмблематику напоказ, а прячет ее под нейтральными названиями. Конечно, Очарованный странник - название не вполне нейтральное, и мистический налет в нем чутко уловили критики тех времен.

Сложен русский характер и многогранен, но этим он и прекрасен. Прекрасен своей широтой и открытостью, веселым нравом и любовью к отчизне, детским простодушием и боевым духом, смекалкой и миролюбием, хлебосольностью и милосердием. И всей этой палитрой лучших качеств мы обязаны своей родине - России, стране сказочной и великой, теплой и ласковой, как руки матери.

Список литературы

1.Лесков Н.С. «Очарованный странник» // Собр. Соч. в 11 томах. М., 1957. Т. 4.

2.Лесков Н.С. «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе (Цеховая легенда)» // Собрание сочинений в 5 томах. М., 1981. Т. III

3.Лесков Н.С. Собр. Соч.: В 11 томах - М., 1958 Т.10.

.Аннинский Л.А. Лесковское ожерелье. М., 1986.

.Бердяев Н.А. Русская идея. Судьба России. М., 1997.

.Визгелл Ф. Блудные сыновья и блуждающие души: «Повесть о Горе-Злосчастии» и «Очарованный странник» Лескова // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. - СПб., 1997. - Т.1

.Десницкий В.А. Статьи и исследования. Л., 1979. - с. 230-250

8.Дыханова Б.C. «Запечатленный ангел» и «Очарованный странник» Н.С. Лескова. М., 1980

.Касьянова Н.О. О русском национальном характере. - М., 1994.

10.Лебедев В.П. Николай Семенович Лесков // «Литература в школе» №6, 2001, С.31-34.

.Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям. Тула, 1981

.Лосский Н.О. Характер русского народа.// Вопросы философии. 1996. №4

.Николаева Е.В. Композиция повести Н.С. Лескова «Очарованный странник» // Литература в школе №9, 2006, С.2-5.

.Скатов Н.Н. История Русской Литературы XIX века (вторая половина). М., 1991.

.Столярова И.В. В поисках идеала (творчество Н.С. Лескова). Л., 1978.

.Чередникова М.П. Древнерусские источники повести Н.С.Лескова «Очарованный странник» // Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН: Текстология и поэтика русской литературы Х1-ХУ11веков. - Л., 1977. - Т. ХХХ11

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Управление общего и профессионального образования

Муниципальное общеобразовательное учреждение

“Средняя общеобразовательная школа №1”

Особенности русского национального характера

( на примере повести Н.С.Лескова «Очарованный странник»

и рассказа М.А. Шолохова «Судьба человека» ).

Выполнила:

Новикова Екатерина,

ученица 11“Б”класса.

Руководитель:

Мясникова Т.В.,

учитель русского языка и литературы.

г.Чайковский

1. Введение……………………………………………………………………3

2. Русский национальный характер…………………………………………4

3. Особенности русского национального характера в литературе XIX века (на примере повести Н.С.Лескова “Очарованный странник”)…………….......9

4. Особенности русского национального характера в литературе XX века (на примере рассказа М.А. Шолохова “Судьба человека”)……………..……14

5. Заключение………………………………………………………………..19

6. Список литературы……………………………………………………….21

I . Введение.

В современном мире стираются границы между государствами, культура становится общей, интернациональной. Это происходит вследствие большого общения между представителями разных народов, в настоящее время много интернациональных браков. Так, например, если 20-30 лет назад Россия была закрыта от внешних воздействий других стран, то сейчас везде можно увидеть влияние Запада, и культура не исключение. И иногда русский человек намного лучше знает культуру какой-либо другой страны, нежели своей.

На мой взгляд, «сохранение лица» народа и осознание человеком себя как представителя данного народа становится одной из главных проблем не только России, но и мира в целом.

Отличительной чертой народа является национальный характер. Я осознаю себя русским человеком, и мне стало интересно, насколько мой характер соответствует представлению о русском национальном характере.

Проблема национального характера также интересовала писателей и философов XIX и XX веков, таких, как Гончаров, Лесков, Некрасов, Есенин, Клюев, Шолохов и др.

Целью моей работы является:

1. Познакомиться с описанием русского национального характера в произведениях Лескова Н.С. “Очарованный странник” и Шолохова М.А.

“Судьба человека”.

2. Сравнить черты характера представителей XIX в. и XX в., выявить общее и различия.

Методы исследования:

1. Изучение художественного произведения.

2. Анализ.

3. Сопоставление черт характера героев.

II . Русский национальный характер.

Характер - совокупность психических, духовных свойств человека, обнаруживающихся в его поведении; человек с характером, сильный характер.

Посеешь привычку - пожнёшь характер, посеешь характер - пожнёшь судьбу. Старая истина

Характер (в литературе) – образ человека в литературном произведении, очерченный с известной полнотой и индивидуальной определенностью, через который раскрывается как исторически обусловленный тип поведения, так и присущая автору нравственно-эстетическая концепция человеческого существования. Принципы и приемы воссоздания характера различаются в зависимости от трагических, сатирических и других способов изображения жизни, от литературного рода произведения и жанра; они в большой мере определяют лицо литературного направления.

Национальный характер - это представление народа о самом себе, это безусловно важный элемент его народного самосознания, его совокупного этнического Я. И представление это имеет поистине судьбоносное значение для его истории. Ведь точно так же, как отдельная личность, народ, в процессе своего развития формируя представление о себе, формирует себя самого и в этом смысле - свое будущее.

Особенности русского национального характера.

Положительные черты характера: стойкость, великодушие, уверенность в себе, честность, мужество, верность, умение любить, патриотизм, сострадание, трудолюбие, доброта, самоотверженность

“Русский характер, – писал А. Н. Толстой, – легкий, открытый, добродушный, жалостливый… когда жизнь не требует его к тяжелой жертве. Но когда приходит беда – русский человек суров, двужилен в труде и беспощаден к врагу, – не щадя себя, он не щадит и врага… В мелочах русский человек может быть несправедлив к себе и другим, отделаться шуточкой, там прихвастнуть, там прикинуться дурачком… Но справедливость в больших идеях и больших делах живет в нем неискоренимо. Во имя справедливости, во имя общего дела, во имя Родины, он, не подумав о себе, кинется в огонь”.

Ритм и хозяйственный уклад русской жизни безусловно однозначно определяет главную доминанту русского национального характера – героическую доминанту.

Нет ничего удивительного в том, что в семье суперэтносов человечества роль Героя выполняет Российская семья народов. А внутри самой Российской семьи народов эта же роль Героя принадлежит русскому народу. Русский национальный характер – это прежде всего героический характер.

Россия – холодная северная страна с обилием студёных рек и озер. Если взглянуть на карту плотности населения и сравнить ее с картой расселения народов, то станет видно, что русские – это речники, живущие по берегам рек. Это отражено множеством однокоренных слов с водяным и речным смыслом: “Русь”, “русло”, “роса”, “русалка”. Русская дорога – это река.

Героическую доминанту русского характера выдает каждая мелкая деталь быта, например русские манеры обращения с водой. Русские моются под струей воды, что шокирует иностранцев такой нерациональностью. Англичане, например, в целях экономии никогда не ополаскиваются, а, вылезая из ванной, вытирают мыло полотенцем. Посуду тоже не ополаскивают, а так в мыле и ставят в сушилку. В Англии хватает воды, и льют бесконечные дожди, но скупость – английская национальная черта характера. Никакой народ в мире не использует воду с таким размахом, как русские. Так, японцы моются в ванне всей семьей по очереди, не сменяя воды.

Русские купаются не так, как европейцы. Это особенно заметно на международных курортах: европейцы там обычно либо лежат на берегу, либо плещутся на глубине чуть мельче, чем по пояс, а русские плавают долго и далеко – по принципу: “доплыву я до буя – не случится …ничего”. Прибывая в новое место, русские первым делом интересуются: А где тут у вас купаются?” – и лезут в ближайший водоем.

Национальный характер проявляется в творчестве и культуре народов. Легко отличима на слух русская музыка – льющаяся. Наша классика – это Чайковский, Бородин и рахманиновский вдохновенный, героический “Гимн России”. Музыкальному стилю не свойственны “скрип и пиликанье”.

Главная беда русского народа – пьянство. Мы не умеем “культурно пить” – это не соответствует нашему характеру – не умеем останавливаться, и пьянки переходят в запой. Если у других народов возможны многодневные застолья с весельем и песнями, то у нас пьянка заканчивается коллективной дракой, при этом заборы и плетни непременно разберут на колья. Ни в одной другой стране мира нет такого количества преступлений на почве пьянства, как в России.

Любое общественное мероприятие – танцы, день рождения, свадьба, праздник или народные гуляния – это пьянка и мордобой. Типичный русский сценарий: выпили водки, пошли “по бабам”, по дороге ввязались в драку. Еще одна любимая схема: выпить, а после – искупаться в ледяной воде.

Русский характер – это “взрывной”, удалой характер, но не вспыльчивый, не гневливый, не злобный, не мстительный и не жестокий. Мужики выпьют, подерутся, потом опять вместе напьются.

Общий стиль русской жизни – скука и истома, которые перемежаются взрывами деяний. Производственные планы выполняются всегда в последний день при помощи “аврала”, а затем снова “не бей лежачего” – скука. Давно замечено: “русские долго запрягают, но потом быстро скачут”. Еще бы! – “Какой русский не любит быстрой езды!” Особой удалью славится “сибирский” характер.

Все попытки завоевать Россию складывались по одному сценарию: сначала Россия терпит поражения, а затем в решительном сражении побеждает и громит завоевателя. То, что для России – “бодрящий морозец”, для иностранцев – “невыносимые климатические бедствия”, “Генерал Мороз”.

Жажда деяний рвется сквозь всю русскую литературу, главная тема которой – как преодолеть “тоску и скуку бытия”. Шедевры русского романтизма – это образы вырывающего сердце из груди Данко и “Буревестника”. А любимая тема сочинений – “В жизни всегда есть место подвигу!”.

Русскому характеру свойственны широта интересов и размах начинаний. У русских “широкая душа”, “нараспашку”. Все делаем с размахом: если издаем библиотеку, так “всемирную”, совершаем революцию – то непременно мировую. Нам, русским, совершить невозможное, немыслимое, фантастическое удается лучше, чем обыденное и утилитарное.[

Русские народные сказки, в отличие от западноевропейских, почти исключительно героические сказки. Если сюжеты западноевропейских сказок замешаны на выгоде, деньгах, обогащении, поиске золота или кладов, то в России другая, нежели в Западной Европе, мотивация деяний – героическая, а не шкурная.

Необходимо отметить, что основу всякого народа составляют люди с характером Друга-Труженика. Эта роль связана с чувством дружности и единения, с чувством “МЫ”. Именно это чувство сплачивает воедино русский и другие народы, а также объединяет народы вокруг русского в целостный Российский суперэтнос.

Русский человек способен уживаться с другими народами. Именно в силу таких черт национального характера русский народ сумел распространиться и обосноваться от Карпат до Камчатки и Аляски, чего не смог ни один другой народ.

Доминанта русского характера – роль Жертвы, роль “лишнего”– человека отражена в явлении, именуемом “русское богоискательство”, а также в “русском самопожертвовании”.

Русскому национальному характеру не свойственны такие черты, как: заносчивость или спесь, зависть или жадность, злобность или подлость.

Одним из точнейших свидетельств о национальном характере того или иного народа, племени или социальной группы (класса) являются анекдоты. Их тысячи. Тысячи анекдотов – это тысячи свидетельств. В анекдотах отражен опыт и коллективное мнение народов. Спорить с анекдотами бессмысленно. Каждый анекдот отшлифован миллионами рассказчиков. Люди пересказывают те анекдоты, которые им нравятся, то есть соответствуют их мнению и представлениям. Если какие-то черты характера подмечены и отражены в анекдотах, то так и есть на самом деле, такова подлинная правда.

Все анекдоты свидетельствуют о наличии у народов устойчивых черт характера. Так вот. Во всех анекдотах непременно отражена русская удаль и азарт. Если что-нибудь русский задумает, то сделает это так, как никому и не снилось, как никто другой не смог додуматься. Это означает, что роль Героя анекдоты закрепляют за русскими.

Основными чертами русского характера, на мой взгляд, можно считать: героизм, стойкость, великодушие, уверенность в себе, честность, мужество, верность, щедрость, умение любить, патриотизм, сострадание, трудолюбие, доброта, самоотверженность, удаль, широта интересов, размах начинаний, склонность к пьянству, может ужиться со всеми, чувство собственного достоинства.

III XIX века (на примере повести Н.С.Лескова “Очарованный странник”).

В образе скитальца Ивана Флягина обобщены замечательные черты людей энергичных, талантливых от природы, воодушевлённых беспредельной любовью к людям. В ней изображён человек из народа в хитросплетениях своей трудной судьбы, не сломленный, хоть “он всю жизнь погибал и никак не мог погибнуть”.

Добрый и простодушный русский исполин – основной герой и центральная фигура рассказа. Этот человек с детскою душой отличается неуёмной силой духа, богатырским озорством и той чрезмерностью в увлечениях, которая столь чужда умеренности добродетельных героев-буржуа. Он поступает по велению долга, часто по наитию чувства и в случайном порыве страсти. Однако все его поступки, даже самые странные, неизменно рождаются из внутренне присущего ему человеколюбия. Он стремится к истине и красоте через ошибки и горькие раскаяния, он ищет любви и щедро дарит сам любовь людям. Он спасает людей от неминуемой гибели не ради какой-либо выгоды, вознаграждения, даже не из чувства долга. Когда Флягин видит человека в смертельной опасности, он просто бросается ему на помощь. Совсем мальчиком спасает графа с графиней от гибели, а сам чуть не погибает. Еще он идет вместо сына старухи на пятнадцать лет на Кавказ.

За внешней грубостью и жестокостью скрыта в Иване Северьяныче огромная доброта, свойственная русскому народу. Мы узнаем эту черту в нем, когда он становиться нянькой. Он по-настоящему привязался к девочке, за которой ухаживал. В обращении с ней он заботлив и нежен.

“Очарованный странник” – это тип “русского скитальца” (говоря словами Достоевского). Это русская натура, требующая развития, стремящаяся к духовному совершенству. Он ищет и не может обрести себя. Каждое новое пристанище Флягина - это очередное открытие жизни, а не просто смена того или иного занятия. Широкая душа странника уживается абсолютно со всеми - будь то дикие киргизы или стро­гие православные монахи; он настолько гибок, что согласен жить по законам тех, кто его принял: по татарскому обычаю он не на жизнь, а на смерть сечется с Саварикеем, имеет по мусульманскому обычаю несколько жен, принимает как должное жестокую “опера­цию”, которую с ним проделали татары; в монастыре он не только не ропщет за то, что в наказание его заперли на все лето в темном погребе, но даже умеет найти в этом радость: “Здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали”. Но несмотря на такую ужив­чивую натуру, он нигде не задерживается надолго. Ему не надо смиряться и желать трудиться на родной ниве. Он и без того смирён и своим мужицким званием поставлен перед необходимостью трудиться. Но покою ему нет. В жизни он не участник, а только странник. Он настолько открыт жизни, что она несет его, а он с мудрой покорностью следует ее течению. Но это - не следствие ду­шевной слабости и пассивности, а полное приятие своей судьбы. Часто Флягин не отдает себе отчета в поступках, интуитивно пола­гаясь на мудрость жизни, доверяя ей во всем. И высшая сила, перед которой он открыт и честен, вознаграждает его за это и хра­нит.

Иван Северьяныч Флягин живёт по преимуществу не умом, а сердцем, и потому ход жизни властно увлекает его за собой, потому-то столь разнообразны обстоятельства, в которые он попадает. Путь, который проходит герой повести, - это поиски своего места среди других людей, своего призвания, постижение смысла своих жизненных усилий, но не разумом, а всей своей жизнью и своей судьбой.

Не случайно в ответ на просьбу мистера Рарея, который “с аглицкой, ученой точки берет”, поведать ему секрет его мастерства Иван Северьянович простодушно говорит: “Какой же секрет? – это глупость”. Эта “глупость” хорошо просматривается, когда Флягин усмиряет коня, от которого отступился Рарей. Иван Северьяныч разбивает горшок о голову коня и одновременно хлещет его нагайкой по обоим бокам. К тому же он пугает его страшным зубовным скрежетом. Конь в конце концов в изнеможении сдается. Итак, Флягин побеждает не рассудительностью, а “глупостью”, нутряной хитростью.

В психике Ивана Северьяныча нет и следа приниженности, наоборот, ему в высшей степени присуще чувство собственного достоинства, самоуважения. Об этом говорит уже присущая ему манера держаться: “Но, при всем этом добром простодушии, не много надо было наблюдательности, чтобы видеть в нем человека много видевшего и, что называется, “бывалого”. Он держался смело, самоуверенно, хотя и без неприятной развязности, и заговорил приятным басом с повадкою”.

Гордость Ивана Северьяныча – это не просто общечеловеческая, а именно народная, мужицкая гордость, которая, как и у героев русских былин и сказок, сопряжена у него с пренебрежительно-снисходительным отношением к дворянам и князьям как к людям иной, более слабой породы, ничего не смыслящим в практической жизни и ни к чему не способным.

Флягин остро реагирует на оскорбление. Стоило управляющему графа – немцу наказать его за проступок унизительной работой, как Иван Северьяныч, рискуя собственной жизнью, бежит из родных мест. Впоследствии он вспоминает об этом так: “Отодрали меня ужастно жестоко, даже подняться я не мог… но это бы мне ничего, а вот последнее осуждение, чтобы стоять на коленях да мешки бить… это уже домучило меня… Просто терпения моего не стало…” Самым страшным и непереносимым для простого человека оказывается не телесное наказание, а оскорбление чувства собственного достоинства. Герой Лескова – не мститель, не боец против господ, но с отчаяния он убегает от них и идет “в разбойники”.

В “Очарованном страннике” впервые в лесковском творчестве полнозвучно развивается тема народного героизма. Несмотря на многие неприглядные черты, реалистически отмеченные автором, собирательный полусказочный образ Ивана Флягина предстаёт перед нами во всём величии, благородстве души своей, бесстрашии и красоте и сливается с образом народа-богатыря. Специфически народный характер патриотического чувства, по мысли писателя, проявляется в том, что желание Ивана Северьяныча идти на войну – это желание постраждовать одному за всех. Глубоко переживает “черноземный Телемак” свою причастность к родной земле. Но, наверное, только любовь к Родине, к Богу, христианское стремление спасают Флягина от гибели в течении девяти лет жизни у татар. Он за все это время так и не смог привыкнуть к степям. Он говорит: “Нет-с, домой хочется… Тоска делалась”. Какое великое чувство заключено в его незатейливом рассказе об одиночестве в татарском плену: “…Тут глубине тоски дна нет… Зришь, сам не знаешь куда, и вдруг пред тобой отколь ни возьмётся обозначается монастырь или храм, и вспомнишь крещёную землю и заплачешь”. Из рассказа Ивана Северьяновича о самом себе явствует, что самыми тяжелыми из пережитых им многообразных жизненных ситуаций были именно те, которые в наибольшей мере связывали его волю, обрекали его на неподвижность.

Сильна в Иване Флягине православная вера. Среди ночи в плену он “выползал потихоньку за ставку… и начинал молиться… так молиться, что даже снег инда под коленками протает и где слезы падали – утром травку видишь”.

Флягин - необыкновенно одаренный человек, для него нет ни­чего невозможного. Тайна его силы, неуязвимости и удивительного дара - всегда ощущать радость - заключается в том, что он всегда поступает так, как того требуют обстоятельства. Он в гармонии с миром, когда мир гармоничен, и он готов сражаться со злом, когда оно стоит на его пути.

В конце повести мы понимаем, что, придя в монастырь, Иван Флягин не успокаивается. Он предвидит войну и собирается туда идти. Он говорит: “Мне за народ очень помереть хочется”. В этих словах отражено главное свойство русского человека – готовность пострадать за других, умереть за Родину.

Описывая жизнь Флягина, Лесков заставляет его скитаться, встречаться с разными людьми и целыми народами. Лесков утверждает, что такая красота души свойственна только русскому человеку и только русский человек может проявить ее так полно и широко.

IV . Особенности русского национального характера в литературе XX века (на примере рассказа М.А. Шолохова “Судьба человека”).

Рассказ М.А. Шолохова «Судьба человека» – это повествование о простом человеке на большой войне, который ценой потери близких, товарищей, своим мужеством, героизмом дал право на жизнь и свободу родине. Андрей Соколов – работящий человек, весь поглощенный заботами о семье, нежный муж и заботливый отец, находящий истинное счастье в тихих радостях и скромных успехах, которые не обходили стороной и его жилище, – Андрей Соколов олицетворяет те нравственные ценности, которые исконоо присущи людям труда.

Непримиримость в самооценках, то, что раньше называлось совестливостью, является высокой нравственной приметой человека. Андрей не может себе простить даже нечаянно проявленной им нечуткости к жене во время последнего прощания:

“– До самой смерти, до последнего моего часа, помирать буду, а не прощу себе, что тогда ее оттолкнул!..”

Работал и был счастлив, но грянула война. “Работал я эти десять лет и день и ночь. Зарабатывал хорошо, и жили мы не хуже людей. И дети радовали: все трое учились на “отлично”. За десять лет скопили мы немного деньжонок и поставили себе домишко. Ирина купила двух коз. Чего еще больше надо? Дети кашу едят с молоком, крыша над головою есть, одеты, обуты, стало быть, все в порядке. А тут вот она, война. На второй день повестка из военкомата, а на третий – пожалуйте в эшелон”.

Герой Шолохова обнаруживает ум глубокий, наблюдательность тонкую. Он свободно и умело пользуется и острым словом и юмористической деталью. В его суждениях о жизни и людях отражается та интеллектуальность, которой нет надобности становится на ходули и лихорадочно искать специальные темы для своего самоутверждения. Только человек мужественный, способный умственным взором охватить большие пространства, так просто и глубоко мог сказать о непомерных тяготах войны, легших на плечи женщин и детей: “Вся держава на них оперлась! Какие же это плечи нашим женщинам и детишкам надо иметь, чтобы под такою тяжестью не согнуться? А вот не согнулись, выстояли!” А сколько истинной мудрости скрыто в его исполненном поэтичности рассуждении о быстротечности жизни: “Спроси у любого пожилого человека, приметил он, как жизнь прожил? Ни черта он не приметил! Прошлое – вот как та дальняя степь в дымке. Утром я шел по ней, все было ясно кругом, а отшагал двадцать километров, и вот уже затянула степь дымка, и отсюда уже не отличить лес от бурьяна, пашню от травокоса…”

Его рассуждения не умозрительны. В опыте и наблюдениях, в мыслях и чувствах Андрея Соколова отражены исторические, жизненные и нравственные понятия народа, в суровой борьбе и нелегком труде постигающего истину, познающего мир. Глубина и точность его высказываний сочетаются с простотой и ясностью.

Не раз смерть смотрела ему в глаза, но русская гордость и человеческое достоинство помогали находить в себе мужества и всегда оставаться человеком. В битве с судьбой писатель показал поистине великую силу характера, духа. Это и есть лучшие черты русского национального характера, наличие которых помогло выстоять в столь нелёгких испытаниях, сохранить себя как личность.

В эпизоде «Вызов к Мюллеру» с героической стороны раскрывается характер Андрея Соколова: стойкость, самоотверженность, храбрость и щедрость. Придя в барак, герой рассказа поделился “дарами Мюллера” со всеми. “Хлеб и сало резали суровой ниткой. Досталось каждому хлеба по кусочку со спичечную коробку, а сала – только губы помазать. Однако поделили без обиды”.

Становится совершенно ясно, что и в поединке с Мюллером, и с берущим его в плен немцем спасает героя не только его человеческое достоинство, но и достоинство национальное: “Я было из его рук и стакан взял и закуску, но как только услышал эти слова, – меня будто огнем обожгло! Думаю про себя: “Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?! А кое-что не хочешь, герр комендант? Один черт мне умирать, так провались ты пропадом со своей водкой”. Именно неосознанное чувство собственного достоинства заставляет героя поступить так, и именно так: “…хотя я и с голоду помирал, но давиться ихней подачкой не собираюсь, у меня есть свое, русское достоинство и гордость, и в скотину они меня не превратили, как не старались”. Андрей Соколов заставил немцев увидеть в себе человека.

Вероятно, автору важно подчеркнуть, что сам себя Андрей Соколов героем не считает. Более того, в ряде эпизодов Шолохов отмечает, что его герой больше заботится о других, нежели о себе. Так, например, он беспокоится о своей семье и пишет домой, что “мол, все в порядке, помаленьку воюем”, но ни слова не говорит о том, как ему на войне трудно, и даже осуждает тех, кто “сопли по бумаги размазывает”. Он прекрасно понимает, что “этим разнесчастным бабенкам и детишкам не слаже нашего в тылу приходилось”. Или когда везет артиллерийские снаряды, то думает не о своей безопасности, а о том, что “там товарищи его, может, погибают ”– вот она, “скрытая теплота патриотизма”. Тоже самое мы видим и в эпизоде убийства в церкви. Крыжнев хочет предать своего командира. И когда Соколов осознает, что “худенький, курносенький парнишка, и очень собою бледный” не сможет справиться с этим “мордатым”, “толстым мерином”, он решает “сам его кончать”.

Но Шолохов нам показывает героизм русского человека не только в борьбе с врагом. Страшное горе постигло Андрея Соколова еще до конца войны - от бомбы, попавшей в дом, погибли жена и две дочери, а сына подстрелил снайпер уже в Берлине в самый день Победы, 9 мая 1945г. Казалось, после всех испытаний, выпавших на долю одного человека, он мог озлобиться, сломаться, замкнуться в себе. В такие мгновения человек может лишить себя жизни, теряя веру в её смысл. Нет, не сломили героя рассказа обстоятельства. Он продолжал жить. Скупо пишет Шолохов об этом периоде жизни своего героя. Работал, начал выпивать, пока не встретил мальчика. Андрей Соколов обратил внимание на “оборвыша”. “И вот один раз вижу возле чайной этого парнишку, на другой день – опять вижу. И до того он мне полюбился, что я уже, чудное дело, начал по нему скучать, спешу из рейса поскорее его увидеть.” Сердце Андрея Соколова не зачерствело, он смог найти в себе силы подарить счастье и любовь другому человеку. Жизнь продолжается. Жизнь продолжается и в самом герое. Андрей пригрел, осчастливил сиротскую душу, и благодаря теплу и благодарности ребенка, сам начал возвращаться к жизни. В этом проявляется сильный характер человека. Малыш не отвернулся, не убежал от Соколова, признал в нём отца. Ванюша почувствовал человеческое участие этого человека, его доброту, любовь, тепло, понял, что у него появился защитник. “Кинулся он ко мне на шею, целует в щеки, в губы, в лоб, а сам так звонко и тоненько кричит, что даже в кабинке глушно: “Папка родненький! Я знал, что ты меня найдешь!” Прижался ко мне и весь дрожит, будто травинка под ветром. А у меня в глазах туман, и тоже всего дрожь бьет, и руки трясутся…”

Шолохов никогда не разделял взглядов тех, кто считает, что мужество и смелость, стойкость и верность не уживаются с нежностью и добротой, великодушием и отзывчивостью. Наоборот, в этих проявлениях человечности художник видел верную примету характера сильного, непреклонного.

Андрей Соколов – это человек, который достойно представляет народ в обстоятельствах суровых и трагических и проявляет качества, которые не являются его нравственной привилегией, не выделяют его среди других, а сближают с ними. Среди других действующих лиц рассказа прежде всего запоминается безымянный врач, который совершает свой подвиг мужественно и скромно. “Вот что значит настоящий доктор! Он и в плену и в потемках свое великое дело делал,” – восклицает Андрей Соколов. Доктору посвящено всего лишь несколько строк, но его образ встает рядом с образом Андрей Соколова как воплощение тех же нравственных сил, которые делают человека непобедимым. Шолохов сознательно образ доктора делает предельно анонимным, не давая ему никаких иных примет, кроме того, что это – мужественный человек, выполняющий свой гуманный долг. Это и придает ему черты обобщенности, а его действиям – нравственную нормативность.

Всей логикой своего рассказа Шолохов доказал, что его герой не может быть сломлен жизнью, потому что в нем есть то, что сломать нельзя: человеческое достоинство, любовь к жизни, родине, к людям, доброта, помогающие жить, бороться, трудиться. Андрей Соколов прежде всего думает об обязанностях перед близкими, товарищами, Родиной, человечеством. Это для него не подвиг, а естественная потребность.

Рассказ Михаила Шолохова “Судьба человека” проникнут глубокой, светлой верой в человека. Образ Андрея Соколова вселяет в нас глубокую веру в нравственную силу русского человека.

V . Заключение.

В произведении Лескова (XIX век) главный герой – это человек из народа, которого автор проводит через испытания. Во время этих испытаний он проявил себя как с лучшей, так и с худшей стороны, но в конечном итоге путь героя – это путь постижения самого себя.

Произведение Шолохова написано в первой половине XX века, главный герой тоже является человеком из народа, на его долю также выпадают испытания.

Как у Лескова, так и у Шолохова герои проходят войну и плен. Но разница в том, что с Флягиным в плену обращались достаточно хорошо, а Соколова в плену за малейшую провинность могли лишить жизни. У Лескова герой ощущает в плену тоску по Родине, он не отказывается от веры в Бога, у Шолохова с пленом связаны одни из основных испытаний Соколова. В плену особенно ярко проявляются такие черты его характера, как патриотизм, чувство собственного достоинства, храбрость, мужество, стойкость.

Если Флягин идет на войну по собственному желанию: у него был выбор идти или нет, то у Соколова не было такого выбора, он принял это как долг перед Родиной, народом.

Можно заметить, что, пройдя испытания в мирной жизни, Соколов и Флягин сохранили в себе такие качества, как человеколюбие, умение сопереживать, любить, щедрость души и доброту, забота о других, великодушие, сострадание.

И не даром произведение названо “Очарованный странник”. Дорога, на которую выходит герой, за каждым поворотом таит неожиданные препятствия. Как будто возымели над ним власть неведомые чародейские силы, околдовали его. “Я многое даже не свою волею делал”, - признается Флягин. Сам он склонен объяснять происходящее с ним “родительским обещанием” или, по его словам, “призванием”. Эта власть рокового начала и делает его “очарованным странником”. В конце пути герой Лескова приходит монастырь, в нем сильна религиозность.

Таким образом, можно сделать вывод, что Лесков и Шолохов выделяют одинаковые черты русского характера: героизм, патриотизм, стойкость, мужество, щедрость, человеколюбие, умение сопереживать, любить, щедрость души, доброту, заботу о других, великодушие, сострадание, трудолюбие, удаль, гордость, чувство собственного достоинства.

Время накладывает свои отпечатки, но основные черты русского национального характера остаются неизменными.

Список литературы.

1. Кобринский А. Миф и идеология (О рассказе М.Шолохова “Судьба человека”). www.s1191.narod.ru

2. Лесков Н.С. Повести и рассказы. М.: Московский рабочий. 1981

3. Ожегов С.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: Азбуковик. 1999

6. Столярова И.В. В поисках идеала (творчество Н.С.Лескова). Л.: Издательство ЛГУ. 1978

7. Толстой А.Н. Русский характер – В кн.: Годы великой битвы. М.: Советский писатель. 1958

8. Хватов А.И. Художественный мир Шолохова. М.: Советская Россия. 1970

9. Шолохов М. Судьба человека. Л.: Художественная литература. 1983

Голубков М.М.

В творчестве Солженицына создана целая характерология русской жизни первой половины ХХ века. Предметом исследования стал русский национальный характер в его разных личностно-индивидуальных проявлениях, охватывающих практически все слои русского общества в переломные моменты его бытия: политический Олимп, генералитет, дипломатический корпус, карательные аппараты, служащие разным режимам, советские заключенные, лагерные надсмотрщики, крестьяне антоновской армии, советский партаппарат разных десятилетий… Солженицын прослеживает изменения русской ментальности под воздействием исторических обстоятельств, как они сложились в ХХ веке, показывает процесс мучительной ломки национального сознания. Можно сказать, что русский характер запечатлен им в процессе деформаций.

Эпос Солженицына дает материал для исследования конкретных форм этих деформаций и условий, приведших к ним. Принято считать, что это условия политические. Действительно, трудно найти писателя столь явно политизированного, сделавшего предметом художественного исследования документальное воспроизведение политических событий Августа Четырнадцатого или Апреля Семнадцатого. Но, вероятно, энциклопедический по объему исторический материал нуждается не только в политическом осмыслении (оно, в частности, предложено самим Солженицыным, не желающим «переваливать работу исследования с автора на читателя» («Архипелаг ГУЛаг», т.2. С.607), сколько в онтологическом и социокультурном. В конечном итоге, в реальных исторических лицах, ставших героями «Красного колеса», таких как Ленин или Столыпин, и в характерах вымышленных, как Иван Денисович («Один день Ивана Денисовича») или дипломат Володин («В круге первом»), Солженицын представляет грани национального характера, сформированного предшествующей историей и обусловившего историю нашего столетия. В сущности, весь эпос Солженицына (и первые опубликованные в «Новом мире» рассказы «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор», и роман «В круге первом», и повесть «Раковый корпус», и художественное исследование «Ахипела ГУЛаг», и десятитомная историческая эпопея «Красное колесо») можно рассмотреть как уникальный материал по русской характерологии, требующий научного осмысления со стороны ученых, профессионально связанных с той областью знания, которая определяется как «русская идея». Мы имеем дело не только с корпусом художественных текстов, принадлежащих одному писателю, но с уникальным свидетельством о русской судьбе, характере, сознании, запечатленных в «узловых точках» исторического процесса ХХ века.

Народный характер обычно связывается литературно-критическим сознанием с образом «простого человека», представителя крестьянской среды. Такие характеры, естественно, есть и у Солженицына. Это знаменитая Матрена («Матренин двор»), дворник Спиридон («В круге первом»), Иван Денисович Шухов («Один день Ивана Денисовича», 1959). Но Солженицын трактует народный характер намного шире, включая сюда представителей и других слоев общества, людей иной культурной среды, приобщенных к высшим достижениям русской и мировой цивилизации: это и повествователь из «Матрениного двора», и Олег Костоглотов («Раковый корпус»), и Глеб Нержин и Дмитрий Сологдин, герои романа «В круге первом». Мало того, значимые грани русского народного характера представляют и персонажи, враждебные автору, на слабости или подлости которых и держится тоталитарный режим (Русанов из повести «Раковый корпус», Яконов, герой «В круге первом»). Да, и без этих героев, по Солженицыну, народ не полный. Он включает в себя праведников и отвернувшихся от правды, прозревших, как дипломат Володин («В круге первом») и вставших на путь предательства и злодеяний. Именно таким путем писателю удается совместить проблематику русского национального характера с исследованием русской истории, вина за трагические повороты которой ложится не на плечи политических деятелей, приведших к катастрофе, но всего народа, пошедшего по тому пути, который нам известен сейчас, не услышавшего голос истины и предостережения, который тоже звучал и в Августе Четырнадцатого, и в Марте и Апреле Семнадцатого.

Солженицын никогда не был склонен идеализировать народный характер, в этом смысле он избежал соблазна 60-х годов, когда литература и критика, мучительно вспоминая после полувекового забвения национальную идею, почти неизбежно впадала в тон сентиментальной идеализации «простого человека». (Сам он вспоминал об этом в «Теленке...».) Он не льстил и не боготворил народ, не впадая в тон наивного умиления перед «простым человеком», которому якобы изначально открыта некая абсолютная истина в силу его органической принадлежности к народной среде.

Народный характер противоречив и включает в себя не одну только добродетель. Исследованию этой противоречивости посвящен рассказ «Случай на станции очетовка»(1962). В главном герое, молоденьком лейтенанте Васе Зотове, воплощены самые добрые человеческие черты: интеллигентность, распахнутость навстречу фронтовику или окруженцу, вошедшему в комнату линейной комендатуры, искреннее желание помочь в любой ситуации. Два женских образа, лишь слегка намеченные писателем, оттеняют его глубинную непорочность и даже сама мысль об измене жене, оказавшейся в оккупации под немцами, невозможна для него. Сопоставьте образ Зотова с образом Пети Ростова из «Войны и мира» Л.Н.Толстого. Вспомните разговор персонажа Толстого со взрослыми офицерами, своими кумирами, когда он извиняет свою любовь к сладкому, предлагая им изюм. Сближает ли героев Толстого и Солженицына детская открытость и доверчивость? Не звучат ли Петины интонации в речи Зотова: «Вы знаете, я вижу, как вы любите курить, забирайте-ка эту пачку всю себе! Я все равно для угощения держу. И на квартире еще есть. Нет уж, пожалуйста, положите ее в вещмешок, завяжите, тогда поверю!..»(Собр.соч., т 3, с.240).

Композиционный центр рассказа составляет встреча Зотова с отставшим от своего эшелона окруженцем, который поражает его своей интеллигентностью и мягкостью. Все - слова, интонации голоса, мягкие жесты этого интеллигентного человека, способного даже в надетой на него чудовищной рванине держаться с достоинством и мягкостью, привлекает героя: ему «была на редкость приятна его манера говорить; его манера останавливаться, если казалось, что собеседник хочет возразить; его манера не размахивать руками, а как-то легкими движениями пальцев пояснять свою речь» (Собр.соч., т.3, с.231). Он раскрывает перед ним свои полудетские мечты о бегстве в Испанию, рассказывает о своей тоске по фронту и предвкушает несколько часов чудесного общения с интеллигентным, культурным и знающим человеком - актером до войны, ополченцем без винтовки - в ее начале, недавним окруженцем, чудом выбравшимся из немецкого «котла» и теперь вот отставшим от своего поезда - без документов, с ничего не значащим догонным листом, в сущности, и не документом. И здесь автор показывает борьбу двух начал в душе Зотова: естественного, человеческого, и злого, подозрительного, бесчеловечного. Уже после того, как между Зотовым и Тверитиновым пробежала искра человеческого понимания, возникшая некогда между маршалом Даву и Пьером Безуховым, спасшая тогда Пьера от расстрела, в сознании Зотова возникает циркуляр, перечеркивающий симпатию и доверие, возникшее между двумя сердцами, которые еще не успели выстыть на войне. «Лейтенант надел очки и опять смотрел в догонный лист. Догонный лист, собственно, не был настоящим документом, он составлен был со слов заявителя и мог содержать в себе правду, а мог и ложь. Инструкция требовала крайне пристально относиться к окруженцам, а тем более - одиночкам» (Собр.соч., т.3, с.234). И случайная обмолвка Тверитинова (он спрашивает всего лишь, как раньше назывался Сталинград) оборачивается неверием в юной и чистой душе Зотова, уже отравленной ядом подозрительности: «И - все оборвалось и охолонуло в Зотове <<...>> Значит, не окруженец. Подослан! Агент! Наверно, белоэмигрант, потому и манеры такие» (Собр.соч., т.3, с.242). То, что спасло Пьера, не спасло несчастного и беспомощного Тверитинова - молоденький лейтенант «сдает» только что полюбившегося и так искренне заинтересовавшего его человека в НКВД. И последние слова Тверитинова: «Что вы делаете! Что вы делаете! <<...>> Ведь э т о г о не и с п р а в и ш ь!!» (Собр.соч., т.3, с.248) подтверждаются последней, аккордной как всегда у Солженицына, фразой: «Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека...» (Собр.соч., т.3, с.249).

Наивная доброта и жестокая подозрительность - два качества, несовместимые с общечеловеческой точки зрения, но вполне обусловленные советской эпохой 30-х годов, сочетаются в душе героя.

В свое время М.Горький очень точно охарактеризовал народный характер: «Люди пегие - хорошие и дурные вместе». Именно эту «пегость», сочетание светлого и темного, доброго и дурного в русской душе показывает Солженицын. Иногда эта противоречивость предстает своими страшными сторонами, как в «Случае на станции Кочетовка» или в «Матренином дворе», иногда комическими - как в рассказе «Захар-Калита»(1965).

Этот небольшой рассказ весь построен на противоречиях, и в этом смысле он очень характерен для поэтики писателя. Его нарочито облегченное начало как бы пародирует расхожие мотивы исповедальной или лирической прозы 60-х годов, явно упрощающие проблему национального характера. Какие произведения этого времени о колхозной деревне вы знаете? Читали ли вы «Поддубенские частушки», «Дело было в Пенькове» С.Антонова, «Владимирские проселки» В.Солоухина"?

«Друзья мои, вы просите рассказать что-нибудь из летнего велосипедного?» (Собр.соч., т.3, с.293)- этот зачин, настраивающий на нечто летнее-отпускное и необязательное, контрастирует с содержанием самого рассказа, где на нескольких страницах воссоздается картина сентябрьской битвы 1380 г. Но и оборачиваясь на шесть столетий назад, Солженицын не может сентиментально и благостно, в соответствии с «велосипедным» зачином, взглянуть на обремененное историографичной торжественностью поворотное событие русской истории: «Горька правда истории, но легче высказать ее, чем таить: не только черкесов и генуэзцев привел Мамай, не только литовцы с ним были в союзе, но и князь рязанский Олег. <<...>> Для того и перешли русские через Дон, чтобы Доном ощитить свою спину от своих же, от рязанцев: не ударили бы, православные»(Собр.соч., т.3, с.294). Противоречия, таящиеся в душе одного человека, характерны и для нации в целом - «Не отсюда ли повелась судьба России? Не здесь ли совершен поворот ее истории? Всегда ли только через Смоленск и Киев роились на нас враги?..» (Собр.соч., т.3, с.296). Так от противоречивости национального сознания Солженицын делает шаг к исследованию противоречивости национальной жизни, приведший уже значительно позже к другим поворотам русской истории.

Но если повествователь может поставить перед собой такие вопросы и осмыслить их, то главный герой рассказа, самозванный сторож Куликова поля Захар-Калита, просто воплощает в себе почти инстинктивное желание сохранить утраченную было историческую память. Толку от его постоянного, дневного и ночного пребывания на поле нет никакого - но сам факт существования смешного чудаковатого человека значим для Солженицына. Перед тем, как описать его, он как бы останавливается в недоумении и даже сбивается на сентиментальные, почти карамзинские интонации, начинает фразу со столь характерного междометия «Ах», а заканчивает вопросительными и восклицательными знаками. Что такое сентиментализм? Когда возникло это литературное направление, с какими именами было связано? Почему повесть Н.Карамзина «Бедная Лиза» стала знаковым произведением русского сентиментализма? Почему сентиментализм был значительным шагом вперед по сравнению с предшествующим направлением, классицизмом? Почему героиня Карамзина, простая крестьянка, была бы просто неразличима в художественном масштабе классицистической литературы? Почему ее судьба не могла бы стать предметом изображения у Ломоносова? Фонвизина? Почему и герой Солженицына мог бы быть заметен, скорее, в масштабе, предложенном сентиментальной литературой?

С одной стороны, Смотритель Куликова Поля со своей бессмысленной деятельностью смешон, как смешны его уверения дойти в поисках своей, только ему известной правды, до Фурцевой, тогдашнего министра культуры. Повествователь не может удержаться от смеха, сравнивая его с погибшим ратником, рядом с которым, правда, нет ни меча, ни щита, а вместо шлема кепка затасканная да около руки мешок с подобранными бутылками. С другой стороны, совершенно бескорыстная и бессмысленная, казалось бы, преданность Полю как зримому воплощению русской истории заставляет видеть в этой фигуре нечто настоящее - скорбь. Авторская позиция не прояснена - Солженицын как бы балансирует на грани комического и серьезного, видя одну из причудливых и незаурядных форм русского национального характера. Комичны при всей бессмысленности его жизни на поле (у героев даже возникает подозрение, что таким образом Захар-Калита увиливает от тяжелой сельской работы) претензия на серьезность и собственную значимость, его жалобы на то, что ему, смотрителю Поля, не выдают оружия. И рядом с этим - совсем уж не комическая страстность героя доступными ему способами свидетельствовать об исторической славе русского оружия. И тогда «Сразу отпало все то насмешливое и снисходительное, что мы думали о нем вчера. В это заморозное утро встающий из копны, он был уже не Смотритель, а как бы Дух этого Поля, стерегущий, не покидавший его никогда» (Собр.соч., т.3, с.305).

Разумеется, дистанция между повествователем и героем огромна: герою недоступен тот исторический материал, которым свободно оперирует повествователь, они принадлежат разной культурной и социальной среде - но сближает их истинная преданность национальной истории и культуре, принадлежность к которой дает возможность преодолеть социальные и культурные различия.

В рассказах 50-60-х годов, в повести «Раковый корпус», в романе «В круге первом» Солженицын далек от нарочитой героизации народного характера. Напротив, он стремится увидеть высокое, праведное, и даже героическое в самой, казалось бы, негероической обстановке. Здесь возникает новая тенденция, противостоящая советской литературе, которая стремилась видеть героическое именно в исключительной ситуации - на поле боя или в тылу врага, или же на строительстве или производстве, исключительная сложность которого требовала от личности именно героической самореализации. Солженицын противопоставляет этой тенденции иное понимание не только героического, но и вообще возвышенного в человеке. В ситуации, когда тоталитарная культура утверждает пангероическое общество, когда героизм становится явлением повседневным и общедоступным, а не элитарным, когда в самой обыденной жизни советский человек совершает подвиги и творит чудеса (что, разумеется, противоречит реалистически понимаемой правде), Солженицын утверждает новую концепцию героического. Иван Денисович Шухов реализует свой личностный потенциал в лагере, т.е. там, где, казалось бы, человек вообще лишен возможности реализовать себя как личность.

Героическое в этом образе состоит в том, что он сумел в античеловеческих условиях лагеря сохранить человеческое в себе. Одинок ли писатель в новой трактовке героического? Кто из его современников утверждал подобный же взгляд? Перечитайте рассказ М.Шолохова «Судьба человека». Как показан героизм Андрея Соколова? Почему герой реализует героическое начало характера не на поле битвы, а в ситуации совершенно негероической, в ситуации плена? Почему писатели, представлявшие совершенно различные литературные и общественные взгляды, приходят к общей концепции героического? Связано ли это с изменение общественно-политической ситуации 60-х годов? Можно ли говорить, что своим рассказом Шолохов попытался реабилитировать в общественном сознании советских военнопленных, поголовно объявленных предателями, а Солженицын показал их дальнейшую судьбу на родине после возвращения из плена?

Обращаясь к народному характеру в рассказах, опубликованных в первой половине 60-х годов, Солженицын предлагает литературе новую концепцию личности.

Его герои, такие, как Матрена, Иван Денисович, (к ним тяготеет и образ дворника Спиридона из романа «В круге первом») - люди не рефлексирующие, живущие некими природными, как бы данными извне, заранее и не ими выработанными представлениями. И, следуя этим представлениям, важно выжить физически в условиях, вовсе не способствующих физическому выживанию, но не ценой потери собственного человеческого достоинства. Потерять его - значит погибнуть, т.е., выжив физически, перестать быть человеком, утратить не только уважение других, но и уважение к самому себе, что равносильно смерти. Объясняя эту, условно говоря, этику выживания, Шухов вспоминает слова своего первого бригадира Куземина: «В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать» (Собр.соч., т.3, с.7-8).

С образом Ивана Денисовича в литературу как бы пришла новая этика, выкованная в лагерях, через которые прошла очень уж немалая часть общества. (Исследованию этой этики будут посвящены многие страницы «Ахипелага ГУЛАГ»). Шухов, не желая потерять человеческое достоинство, вовсе не склонен принимать на себя все удары лагерной жизни - иначе просто не выжить. «Это верно, кряхти да гнись, - замечает он. - А упрешься - переломишься». В этом смысле писатель отрицает общепринятые романтические представления о гордом противостоянии личности трагическим обстоятельствам, на которых воспитала литература поколение советских людей 30-х годов. И в этом смысле интересно противопоставление Шухова и кавторанга Буйновского, героя, принимающего на себя удар, но часто, как кажется Ивану Денисовичу, бессмысленно и губительно для самого себя. Наивны протесты кавторанга против утреннего обыска на морозе только что проснувшихся после подъема, дрожащих от холода людей:

«Буйновский - в горло, на миноносцах своих привык, а в лагере трех месяцев нет:

Вы п р а в а не имеете людей на морозе раздевать! Вы д е в я т у ю статью уголовного кодекса не знаете!..

Имеют. Знают. Это ты, брат, еще не знаешь» (Собр.соч., т.3, с.27).Чисто народная, мужицкая практичность Ивана Денисовича помогает ему выжить и сохранить себя человеком - не ставя перед собой вечных вопросов, не стремясь обобщить опыт своей военной и лагерной жизни, куда он попал после плена (ни сами оперативники, допрашивавшие Шухова, ни он сам так и не смогли придумать, какое именно задание немецкой разведки он выполнял). Ему, разумеется, недоступен уровень историко-философского обобщения лагерного опыта как грани национально-исторического бытия ХХ столетия, на который встанет сам Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ».

В рассказе «Один день Ивана Денисовича» перед Солженицыным встает творческая задача совместить две точки зрения - автора и героя, точки зрения не противоположные, а схожие идеологически, но различающиеся уровнем обобщения и широтой материала. Эта задача решается почти исключительно стилевыми средствами, когда между речью автора и персонажа существует чуть заметный зазор, то увеличивающийся, то практически исчезающий. Найдите в тексте рассказа места, гдо точка зрения повествователя и героя сближаются. Покажите, когда две точки зрения дистанцируются друг от друга. С чем связано появление этой дистанции? С идеологическими расхождениями автора и героя или же с творческой задачей автора дать более широкий охват изображения чем тот, что мог бы быть доступен Шухову?

Солженицын обращается не к сказовой манере повествования, более естественной, казалось бы, для того, чтобы дать Ивану Денисовичу полную возможность речевой самореализации, но к синтаксической структуре несобственно-прямой речи, которая позволяла в какие-то моменты дистанцировать автора и героя.

И герою, и автору (здесь очевидное основание их единства, выраженного и в речевой стихии произведения) доступен тот специфически русский взгляд на действительность, который принято называть взглядом «природного», «естественного» человека. Именно опыт чисто «мужицкого» восприятия лагеря как одной из сторон русской жизни ХХ века и проложил путь повести к читателю «Нового мира» и всей страны. Сам Солженицын так вспоминал об этом в «Теленке...»: «Не скажу, что такой точный план, но верная догадка-предчувствие у меня в том и была: к этому мужику Ивану Денисовичу не могут остаться равнодушны верхний мужик Александр Твардовский и верховой мужик Никита Хрущев. Так и сбылось: даже не поэзия и даже не политика решили судьбу моего рассказа, а вот эта его доконная мужицкая суть, столько у нас осмеянная, потоптанная и охаянная с Великого Перелома, да и поранее» (Бодался теленко с дубом", с 27).

В опубликованных тогда рассказах Солженицын не подошел еще к одной из самых важных для него тем - теме сопротивления антинародному режиму. Она станет одной из важнейших в «Архипелаге» и в «Красном колесе». Пока писателя интересовал сам народный характер и его существование «в самой нутряной России - если такая где-то была, жила» (Собр.соч., т.3, с.123), в той самой России, которую ищет повествователь в рассказе «Матренин двор». Но он находит не нетронутый смутой ХХ века островок естественной русской жизни, а народный характер, сумевший в этой смуте себя сохранить. «Есть такие прирожденные ангелы, - писал в статье „Раскаяние и самоограничение“ писатель, как бы характеризуя и Матрену, - они как будто невесомы, они скользят как бы поверх этой жижи, нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности? Каждый из нас встречал таких, их не десятеро и не сто на Россию, это - праведники, мы их видели, удивлялись (»чудаки"), пользовались их добром, в хорошие минуты отвечали им тем же, они располагают, - и тут же погружались опять на нашу обреченную глубину" (Публицистика, с.61). В чем суть праведности Матрены? В жизни не по лжи, скажем мы теперь словами самого писателя, произнесенными значительно позже. Она вне сферы героического или исключительного, реализует себя в самой что ни на есть обыденной, бытовой, ситуации, испытывает на себе все «прелести» советской сельской нови 50-х годов: проработав всю жизнь, вынуждена хлопотать пенсию не за себя, а за мужа, пропавшего с начала войны, отмеривая пешком километры и кланяясь конторским столам. Не имея возможности купить торф, который добывается везде вокруг, но не продается колхозникам, она, как и все ее подруги, вынуждена брать его тайком. Создавая этот характер, Солженицын ставит его в самые обыденные обстоятельства сельской колхозной жизни 50-х годов с ее бесправием и надменным пренебрежением обычным, несановным человеком. Праведность Матрены состоит в ее способности сохранить свое человеческое и в этих, казалось бы, столь недоступных для этого условиях.

Но кому противостоит Матрена, иными словами, в столкновении с какими силами проявляется ее сущность? В столкновении с Фаддеем, черным стариком, представшим перед повествователем, когда он встал второй раз (теперь - с униженной просьбой к матрениному жильцу) на пороге ее избы? Первый раз был, когда Фаддей, тогда молодой и красивый, появился перед дверью Матрены с топором - не дождалась его невеста с войны, вышла замуж за брата. «Стал на пороге, - рассказывает Матрена. - Я как закричу! В колена б ему бросилась!.. Нельзя… Ну, говорит, если б то не брат мой родной - я бы вас порубал обоих!» (Собр.соч., т.3, с.143). Вряд ли однако этот конфликт может организовать повествование.

Конфликт здесь в другом - в противостоянии человечности Матрены античеловеческим условиям действительности, окружающей ее. Она выходит из него победителем не сокрушая систему, не противоборствуя ей, но сохраняя себя самою от ее влияний. Проанализируйте систему персонажей рассказа. Обратите внимание на сцену поминок по Матрене. Почему Солженицын не видит никого из ее односельчан, кто вышел бы из этого конфликта без потерь для себя, как Матрена?

Уже в самом конце рассказа, после смерти Матрены, Солженицын перечисляет негромкие ее достоинства: «Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сестрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, - она не скопила имущества к смерти. Грязно-белая коза, колченогая кошка, фикусы...

Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.

Ни город.

Ни вся земля наша» (Собр.соч., т.3, с.158).

И трагический финал рассказа (Матрена погибает под поездом, помогая перевозить Фаддею бревна ее же собственной избы) придает концовке совершенно особый, символический смысл: ее ведь больше нет, стало быть, не стоит село без нее? И город? И вся земля наша?

В рассказах, опубликованных в первой половине 60-х годов, Солженицына интересовал национальный характер, сохранившийся вопреки влиянию социально-исторических обстоятельств первой половины ХХ века. Но его всегда интересовал вопрос и об изменениях национального характера под воздействием этих обстоятельств. Эта тема стала одной из центральных в «Архипелаге ГУЛаг», она прошла через все его художественное творчество, к ней он обращается в публицистике последних лет (статья «Русский вопрос к концу ХХ века» (1994), книга «Россия в обвале» (1998).

«Большевики перекипятили русскую кровь на огне», -приводит Солженицын слова Б.Лавренева, - и это ли не изменение, не полный пережог народного характера?!" (Солженицын А.И. Россия в обвале. - М.: Русский путь, 1998. С.171. Далее ссылки на это издание с указанием страницы даны в тексте). Изменение, совершенное целенаправленно и вполне в прагматических целях: «А большевики-то быстро взяли русский характер в железо и направили работать на себя» («Россия в обвале», с.170). Очевидно, что одной из самых чудовищных форм «перекипячения» русской крови стал архипелаг ГУЛаг, выросший из страны и сделавший ее своей частью.

«Архипелаг ГУЛаг» как опыт художественного исследования включает в себя и эту проблематику - показывает, как перекипала русская кровь. Прочитайте 3 главу IV части «Архипелага ГУЛаг». Писатель фиксирует оскудение народной нравственности, проявившееся в озлоблении и ожесточении людей, замкнутости и подозрительности, ставшей одной из доминант национального характера. И находит этому вполне естественные объяснения. Однако для читателя, индивидуальное становление которого пришлось уже на другую эпоху, существуют вещи, оказывающиеся выше разумения.

Одна из них - безусловное нравственное и интеллектуальное превосходство узников Архипелага над надсмотрщиками и тюремщиками. Его населяли лучшие - самые талантливые, самые думающие, не сумевшие или не успевшие усредниться, или же в принципе неспособные к усреднению. В чем состояла необходимость селекции худшего и искоренения лучшего? Зачем власти нужна была отрицательная селекция национального характера: «легкое торжество низменных людей над благородными кипело черной вонючей мутью в столичной тесноте, - но и под арктическими честными вьюгами, на полярных станциях <<...>> зловонило оно и там» («Архипелаг ГУЛаг», т.2, с.596)? В чем истоки этого легкого торжества низменных над благородными? Дает ли Солженицын ответ на этот вопрос?

Кроме того, вглядываясь в контуры «Архипелага», очерченные Солженицыным, человек постсоветской эпохи не может не задуматься о бессмысленной изощренности его индустрии и не удивиться вместе с автором: зачем, скажем, нужна была столь многообразная система арестов с их избыточной выдумкой, сытой энергией, а жертва не сопротивлялась бы и без этого: «Ведь кажется достаточно разослать всем намеченным кроликам повестки - и они сами в назначенный час и минуту покорно явятся с узелком к черным железным воротам госбезопасности, чтобы занять участок пола в намеченной для них камере» («Архипелаг ГУЛаг», т.1, с.22). Поражает и заставляет думать бессмысленная, казалось бы, изобретательность тюремщиков, создавших целую науку «тюрьмоведения».

Заставляет задуматься безропотность арестантов 30-х годов и столь небольшой объем литературы о национальном сопротивлении режиму и почти полную неосмысленность современным литературно-критическим сознанием произведений о сопротивлении, таких как «Белые одежды» В.Дудинцева или «Последний бой майора Пугачева» В.Шаламова. Как сам Солженицын а «Архипелаге ГУЛаг» показывает сопротивление? Прочитайте 10, 11, 12 главы пятой части. Как описано Ретюнинское восстание в Ош-Курье? Восстание в Нижнем Атуряхе? Как описаны сорок дней Кенгира? Каковы результаты этих восстаний, с точки зрения писателя?

Все факты бессмысленной растраты национальной энергии на создание индустрии ГУЛАга (изощренность арестов, многообразие этапов, хитроумность «шмонов», садистская изобретательность пыточного следствия и все-все подобное, о чем свидетельствует автор «Архипелага»), существующей для еще более бессмысленной и нерачительной даже с экономической точки зрения растраты народных сил свидетельствуют о некой национальной катастрофе, национальном поражении разума. Солженицын воспроизводит картину самоуничтожения нации, когда одна ее часть создала индустрию для уничтожения другой ее части, причем машина уничтожения оказалась сильнее ее создателей, захватывая в свои шестерни всех, и их самих в том числе.

Поиски ответа на эти вопросы заставляет обратиться к прошлому. Переживала ли Россия когда-либо нечто подобное? Думается, что да - вспомнить Грозного, страшное помело опричнины, выметавшее целые деревни и города. Именно Грозный воздвиг не только страшные застенки, где хозяйничал Малюта Скуратов, но и уничтожил Новгород, превратил палачество в атрибут государственной жизни, собрав вокруг себя целый класс таких же палачей - профессионалов и любителей. А Петр, строящий на костях Петербург и превращающий в рабов литейных заводов русских крестьян? Кажется, что это какая-то роковая особенность русской истории с мерцающими в ней эпизодами самоистребления нации - то в великой смуте ХVII века или в гражданской войне нашего столетия, то по прихоти тирана - Ивана, Петра, Ленина, Сталина. При этом периоды тирании находятся во внутренней связи между собой: их объединяет страшная жестокость, внешняя бессмысленность и мгновенное разделение нации на две группы: палачей и жертв (возможен, правда, переход некоторых личностей из одной группы в другую).

При этом периоды национального самоуничтожения сменяются периодами относительной стабилизации, когда народ как бы восстанавливает подорванные силы - для чего? Страшно подумать - не для новой ли опричнины? Уникален в этом смысле наш век, почти не давший отдыха: «Еще в начале ХХ века мы были в мире вторым по численности государством. Но весь ХХ век шло множественное уничтожение русских: в японскую и Первую Мировую войну; и от коммунистического геноцида; и от непосильных жертв в советско-германской;» «советско-германская война и наши небереженные в ней, несчитанные потери, - они, вослед внутренним уничтожениям, надолго подорвали богатырство русского народа - может быть, на столетие вперед. Отгоним от себя мысль, что - и навсегда» («Россия в обвале», с.158, 171).

Кажется, что Солженицын, рассказывая об Архипелаге и о своем противостоянии Системе, просто воспроизводит один из ритмических тактов русской истории, показывая проявления общего в социальной конкретике нашего столетия. А общим этим оказывается, по словам Солженицына, «селективный противоотбор, избирательное уничтожение всего яркого, отметного, что выше уровнем», «подъем и успех худших личностей» («Россия в обвале», с.170-171).

Как объяснить эту страшную селекцию? Для того, чтобы попытаться сделать это, необходимо отвлечься от литературы и обратиться к истории. Ведь задача историка состоит не просто в описании фактов, но в объяснении их логики, закономерности. Историк в таком случае превращается в философа, объясняя в поворотах государственной жизни некую внутреннюю логику национальной судьбы.

В современной исторической науке существуют историософские концепции, ставящие своей целью увидеть в истории народа некий развернутый в веках путь становления и формирования национального характера и национальной судьбы. Одна из них принадлежит выдающемуся русскому историку и философу Л.Н.Гумилеву (1912-1992).

Обращаясь к русской истории, можно наблюдать в ней самые разные вещи - все зависит от точки зрения историка, от его методологии. Можно изучать историю по царствованиям - эта традиция восходит к летописям, затем к «Истории государства Российского» Карамзина, к Ключевскому. В советское время эта традиция была подчинена восприятию истории как смены общественно-экономических формаций, а сам исторический процесс был сведен к классовой борьбе. Школа «нового историзма», сформировавшаяся в 30-е годы во Франции вокруг журнала «Анналы», поставила в центр внимания историка мироощущение обыденное человека - от пахаря до полководца, его ментальность, манеру чувствовать и думать.

Л.Н.Гумилев пошел по другому пути. Объектом его исторического восприятия стала история этносов, народов и народностей, объединенных языком, происхождением, обычаями, идеологией, культурой, но самое главное - этническим стереотипом поведения, психическими реакциями, общими для его представителей, проявляющимися и в обыденной жизни, и в событиях, определяющих ход мировой истории.

Этнос, с точки зрения Гумилева, оказывается живым организмом, он имеет, подобно человеку, свой срок жизни, исчисляющийся несколькими столетиями, свои стадии жизни - молодость, расцвет, старость - может болеть и выздоравливать или погибать, при этом смерть этноса вовсе не означает физическую гибель людей, его составляющих: они могут ассимилироваться другими этносами.

Восприятие этноса или нации, если следовать более известной терминологии, как живого организма, дает возможность соспоставления жизни человека и нации. «Между личностью и нацией сходство самое глубокое, - в мистической природе нерукотворности той и другой» (Публицистика, с.54), - писал Солженицын в статье «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни»(1973). Именно эта мистическая нерукотворность той и другой формрует то, что называется личностью, когда речь идет о человеке. Следовательно, мы можем говорить и о национальной личности, имея в виду характер оценок и самооценок, взгляд на мир и специфику его восприятия, которые определяют неповторимую личность того или иного народа, его принципиальное индивидуально-личностное отличие от народов других.

Подобно тому, как люди живут в обществе и общаются друг с другом, вступая в живительное или же, напротив, в негативно сказывающееся на них общение, народы тоже оказываются в постоянном взаимодействии. Характер этого взаимодействия очень во многом определяется как раз свойствами национальной личности народа, вступающего в общение с другим. Это общение может быть как благотворным, так и губительным, ведущим не к росту национальной личности и ее совершенствованию, но к деградации, упрощению и даже смерти.

В историко-философских концепциях Гумилева подробно разработаны ситуации, возможные при встрече двух культур - культур этнически разных (Гумилев Л. Этногенез и биосфера земли. - Л.: 1990. См. главы: «Отрицательные значения в этногенезе», «Биполярность этносферы»). Чаще всего такое столкновение ведет ко взаимной аннигиляции культур и к возникновению на их месте антикультуры, которую Гумилев именует химерической культурой; она уродливо сочетает в себе, подобно химере, черты и той и другой, лишенные однако смысла и содержания, присущих им ранее. Начинает формироваться химерическая идеологическая конструкция, вызванная к жизни столкновением несовместимых этнических (или не только этнических?) культур. Создается своего рода «система негативной экологии», стремящаяся «к уничтожению всего живого, всего прекрасного», к «аннигиляции культуры и природы». Она формирует особый культурный феномен, который Гумилев называет химерической культурой или химерой.

Если с точки зрения историософской концепции Льва Гумилева посмотреть на события, описанные Солженицыным в «Архипелаге ГУЛаге», то можно предположить, что в нашем столетии в очередной раз проявилась в русской истории, если воспользоваться терминологическим аппаратом Л.Гумилева, «система негативной экологии», «антисистема - системная целостность людей с негативным мироощущением, выработавшая общее для своих членов мировоззрение», стремящаяся к упрощению Бытия вплоть до его уничтожения. В историко-философских трудах Льва Гумилева подробно описан особый культурный феномен, который он называет химерической культурой или химерой. В нем «господствует бессистемное сочетание несовместимых между собой поведенческих черт, на место единой ментальности приходит полный хаос царящих в обществе вкусов, взглядов и представлений», что создает «характерную для химеры обстановку всеобщей извращенности и неприкаянности». Формируется «система негативной экологии», стремящаяся «к уничтожению всего живого, всего прекрасного», к «аннигиляции культуры и природы».

Размышляя об общих особенностях антисистемы, Л.Гумилев говорит, что их роднит одна сходная черта - «жизнеотрицание, выражающееся в том, что истина и ложь не противопоставляются, а приравниваются друг другу <<...>> ложь равна истине, и можно в своих целях использовать ту и другую». Здесь кроется основополагающая черта любой антисистемы: подвижность нравственных категорий, размытость моральных норм, неопределенность добра и зла. Химерическая культура предопределяет как бы зеркальность всех элементов, способность их к замещению друг друга.

Здесь кроется ментальная предпосылка революционности как принципа отношения к миру. По мысли ученого, «все антисистемные идеологии и учения объединяются одной центральной установкой: они отрицают реальный мир в его сложности и многообразии во имя тех или иных абстрактных целей». В сознании, искаженном антисистемой, формируется особый «поведенческий синдром, при котором появляется потребность уничтожать природу и культуру», что заставляет «искать выхода при помощи строгой логики и оправдывать свою ненависть к миру, устроенному так неудобно.» Такой человек утрачивает способность к различению добра и зла, верха и низа, сакрального и профанного. «Гуманизм» может обернуться жестокостью, сострадание - убийством, а жалость вытеснена псевдологикой. Тогда насилие и убийство воспринимаются как проявление гуманности и высшей социальной необходимости. Подобные логические построения знала ранняя советская проза в лице, скажем, Либединского и Аросева. Эта же логика видится в «концепции гуманизма» в фадеевском «Разгроме», оправдывающем убийство и насилие высшей социальной необходимостью; в платформах группировок 20-х годов: рапповской концепции личности «живого человека», лефовском «отчетливо функционирующем человеке», в голой абстракции Пролеткульта, предлагающей человеку вместо его собственного имени цифровой или буквенный номер. Вспомните роман Е.Замятина «Мы». Покажите, как все перечисленные концепции отразились в нем. Почему его герои лишены имени и носят лишь «нумер»? Почему повествователь называет людей «нумерами»? Все это, как и множество других исторических и литературных фактов, говорит о том, что события русской истории 20-50-х годов могут быть осмыслены как результат деятельности антисистемы.

Творчество Солженицына представляет собой антологию сложившейся в советское время антисистемы. «Архипелаг ГУЛАГ» являет опыт художественного исследования механизма этой антисистемы и ее эволюции.

Если принять подобную точку зрения, то она может объяснить сознание тех, кто властвовал Архипелагом, кто положил свою жизнь на то, чтобы быть надсмотрщиками над аборигенами ГУЛАГа, выбравши добровольно «псовую службу» - лагерщиков. В результате целенаправленной селекции этого слоя и создавалось у них химерическое сознание, которое Гумилев мог анализировать в тех же условиях, что и Солженицын - в ГУЛаге. «Пострадало от них, - пишет Солженицын, - миллионов людей куда больше, чем от фашистов, - да ведь не пленных, не покоренных, а - своих соотечественников, на родной земле. Кто нам это объяснит?» («Архипелаг ГУЛаг», т.2, с.496).

Воспитание целого слоя таких людей было одним из результатов сложившейся химеры. Так это объяснял еще задолго до появления историософии Л.Гумилева философ и публицист русского зарубежья Иван Ильин: «В прежние времена люди хотели власти и богатства - и из-за этого впадали в преступления и злодеяния. В наше время коммунисты, добившись власти и богатства, заняты истреблением лучших людей страны; <<...>> они поставили себе задачу - уничтожить всех, кто мыслит не по-коммунистически, кто верует религиозно, кто любит родину; и оставить только своих рабов. Для этого они выдрессировали (и продолжают дрессировать) целый кадр, целое поколение палачей, садистов и садисток, которые и наслаждаются замучиванием невинных людей. И все это - во имя противоестественной химеры, во имя нелепой утопии, во имя величайшей пошлости, которая ничего не сулит людям, кроме обмана...».

Но вопрос в том, как был создан этот миллионный «кадр» палачей, портреты которых мы находим у Солженицына. В способности нации создать его и поставить на службу антисистеме, отлившейся в карательные формы тоталитарного государства, тоже, вероятно, проявляется некая историко-культурная закономерность.

Эта закономерность обнаружила себя как тенденция в начале ХХ века. В социально-философском и литературно-критическом сознании рубежа веков утвердилась мысль о новизне культурной ситуации наступившего столетия. Она связывалась с появлением на исторической арене нового субъекта истории.

Этим новым субъектом русской истории была масса. Ее представителем в общественной жизни, культуре, искусстве, литературе стал человек массы. Его появление пророчествовали многие. Знаменитая ленинская фраза: «Буря - это движение самих масс» нашла конкретизацию в философской публицистике начала века.

А.Блок, в частности, рассматривал ХХ век как время противостояния двух начал: гуманистического (индивидуально-личностного) и противоположного ему, связанного с массами. Прочитайте статьи А.Блока «Интеллигенция и революция», «Народ и интеллигенция», «Стихия и культура», «Крушение гуманизма». Как Блок трактует гуманизм? Почему он размышляет о крушении гуманистических ценностей? Почему приветствует «варварские массы»?

На смену самоценной личности шла безличность массы. В этой смене субъектов исторического и культурного процесса Блок видел причину крушения гуманизма - основы европейской цивилизации, но был готов бросить под ноги надвигающейся варварской массе традиционную гуманистическую культуру, предоставив ей, массе, быть творцом культуры новой. Верный своей идее рождения гармонии из хаоса, он и в раскатах надвигающейся революции старался различить будущую гармонию бытия, оправдывая таким образом идею жертвы, личной и общей, которую предлагал принести всем, кто способен слушать «музыку революции», и которую сполна принес сам, увы, не найдя своего места в новом «мировом оркестре». Какой смысл Блок вкладывал в эти широкие образы-символы?

В основном русская культурная элита рубежа веков видела господство массы как господство Грядущего Хама. «Одного бойтесь, - восклицал Мережковский, - рабства и худшего из всех рабств - мещанства и худшего из всех мещанств - хамства, ибо воцарившийся раб и есть хам, а воцарившийся хам и есть черт - уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, - грядущий Князь мира сего, Грядущий Хам». Но в работе Мережковского содержались не только проклятия Грядущему Хаму, но и анализ его мироощущения, которым будет обусловлено его грядущее царство от мира сего. В потере индивидуальности и презрении к личности (в блоковском смысле) видит Мережковский «лицо хамства, идущего снизу - хулиганства, босячества, черной сотни».

Кто же сей Грядущий Хам, составляющий массу, требующую этих жертв? В статье «О назначении поэта» Блок определил основные черты массы, «физиологию» ее отдельного представителя.

Человек массы приходит в мир и легко и естественно располагается в нем, требуя для себя максимально возможного комфорта. Возможность требовать и диктовать - столь же неотъемлемая его черта, как и утилитаризм, представления о том, что все блага мира, цивилизации, культуры имеют право на существование постольку, поскольку удовлетворяют его потребности.

С точки зрения испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета, масса оказывается главным действующим лицом ХХ века, его диктатором. В своих работах он приравнивает массу к толпе, психологию массы - к психологии толпы и выделяет особый культурно-психологический тип - тип человека массы. «Масса - это средний человек. <...>… Это совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип.<...> В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса - всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, „как и все“, и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. <...> Масса - это посредственность… Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду.<...> Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее». Масса, по мысли философа, обладает определенными свойствами поведения: плывет по течению, лишена ориентиров, ее энергия направлена не на творчество, а на разрушение. Ортега описывает «анатомию» и «физиологию» человека массы: его духовные потребности минимальны; он никого не считает лучше себя, но лишь хуже; принимает себя таким, какой есть, считая свой умственный и нравственный уровень достаточным; он полагает себя в праве «вмешиваться во все, навязывая свою убогость бесцеремонно, безоглядно, безотлагательно и безоговорочно...». Возникает и приходит к власти новый тип человека, который не желает ни признавать, ни доказывать правоту, а намерен навязать миру свою волю. Это человек, утверждающий право не быть правым, право произвола.

Архипелаг, описанный Солженицыным, стал квинтэссенцией русского варианта господства массового человека, тотального унижения всего индивидуального и неравного массе. Возможный результат его воцарения литература предвидела еще в 20-е годы. В первой редакции «Хождения по мукам» А.Н.Толстой так представлял себе эту ситуацию: «На трон императора взойдет нищий в гноище и крикнет - »Мир всем!" И ему поклонятся, поцелуют язвы. Из подвала, из какой-нибудь водосточной трубы вытащат существо, униженное последним унижением, едва похожее-то на человека, и по нему будет сделано всеобщее равнение". Толстой действительно уловил важную грань общественных «массовых» настроений: право человека массы предложить обществу всеобщую унификацию с собой.

Описывая черты психологического склада людей, служащих ГУЛагу, в их иерархии от полковника и ниже («может ли пойти в тюремно-лагерный надзор человек, способный хоть к какой-нибудь полезной деятельности? <<...>> вообще может ли лагерщик быть хорошим человеком? Какую систему морального отбора устраивает им жизнь?» («Архипелаг ГУЛаг», т.2, с.494), Солженицын воспроизводит характер массового человека, четко структурированный Ортегой. Его господство в лагере и в государстве обусловлено отрицательной селекцией (черта антисистемы): «у лагерщиков, прошедших строгий отрицательный отбор - нравственный и умственный - у них сходство характеров разительное» («Архипелаг ГУЛаг», т.2, с.497): спесь и самодовольство, тупость и необразованность, самовластие и самодурство, ощущение лагеря вотчиной, заключенных - своими рабами, а себя - пролетариями.

Но откуда же взялся человек массы, предчувствуемый Блоком, Мережковским, описанный Ортегой на европейском материале, на русской почве первых десятилетий ХХ века? Как он связан с реализовавшейся антисистемой? Стал ли он продуктом ее деятельности?

Если принять, что алогизм, беззаконие и бессмысленность (нравственная, экономическая - любая) ГУЛага были не только результатом злой воли Ленина и Сталина и не результатом деятельности партии, т.е. сравнительно небольшой группы людей, направленной против подавляющего большинства народа, а итогом не вполне осознанных пока закономерностей национального исторического развития, выразившегося в создании химерической культурной конструкции и конечном торжестве антисистемы, то мы должны попытаться понять, как эта антисистема сложилась. Ведь ее появление не могло быть случайностью, но было определено некой закономерностью. В чем она и какова она?

С точки зрения Гумилева, это явление формируется в результате столкновения двух этнически разных культур. Чаще всего такое столкновение ведет ко взаимной аннигиляции культур и к возникновению на их месте антикультуры, которую Гумилев именует химерической культурой; она уродливо сочетает в себе черты и той и другой, лишенные присущего им ранее содержания.

Если формы государственного бытия и бытия ГУЛАГа (а это, как показывает Солженицын, явления вполне смежные) рассмотреть в качестве химеры, возникшей в результате культурной аннигиляции, то мы неизбежно окажемся перед вопросом: в результате чего она появилась? Какие две культуры (или несколько культурных пластов) столкнулись и пришли к полному взаимоотрицанию, испепелив друг друга, так что на их месте сложилась чудовищная химера архипелага?

Гумилев писал о возникновении антисистемы в результате столкновения этнически различых культур. Но русская действительность ХIХ - ХХ веков, при всей ее насыщенности самыми разными этническими традициями, обусловленными многонациональным характером Российской Империи, а потом Советского Союза, все же не дает материала для размышлений о неком фатальном столкновении с иной национальной культурой. При том, что Россия включала в себя более полутораста народов и народностей, культурного конфликта не возникало, что обусловлено самой исторической судьбой русских, ставших, по мысли Солженицына, «народом объемлющим, как бы протканной основой многонационального ковра» («Россия в обвале», с.114): русские включали в себя иноземцев, передавали им свою культуру и перенимали у них; были народом творящим и творимым.

Вероятно, мы должны говорить о напряжениях, переросших в разрушительные конфликты, внутри самой русской культуры. Но где их истоки? Что наполняет их зарядом взаимоотрицания? Когда оно возникло и обнаружило себя?

Разделение русской национальной жизни на два несоприкасающихся пласта ощущалось на рубеже ХХ века как национальная трагедия. Размышляя об оторванности элитарной русской культуры (которая не перестает быть национальной культурой и национальным достоянием) от народной, писательница серебряного века, известная в эмиграции как мать Мария, Е.Кузьмина-Караваева писала: «Мы жили среди огромной страны, словно на необитаемом острове. Россия не знала грамоту - в нашей среде сосредоточилась вся мировая культура: цитировали наизусть греков, увлекались французскими символистами, считали скандинавскую литературу своею, знали философию и богословие, поэзию и историю всего мира, в этом смысле были гражданами вселенной, хранителями великого культурного музея человечества. Это был Рим времен упадка… Мы были последним актом трагедии - разрыва народа и интеллигенции. За нами простиралась всероссийская снежная пустыня, скованная страна, не знающая ни наших восторгов, ни наших мук, не заражающая нас своими восторгами и муками».

Эта пропасть, разделившая русских, сделалась предметом размышлений Блока, который рассматривал отношения между интеллигенцией и народом не только как ненормальные и недолжные. «В них есть нечто жуткое; душа занимается страхом, когда внимательно приглядишься к ним», - писал он, размышляя о возможном исходе противостояния народа и интеллигенции, двух культур, двух реальностей русской жизни: «полтораста миллионов, с одной стороны, и несколько сот тысяч - с другой; люди, взаимно друг друга непонимающие в самом основном». Блок больше чем кто-либо осознал, что противостояние Невского проспекта и бескрайних русских полей не могло кончиться добром для русской цивилизации в целом. Уже в 1918 году он спрашивал у своих соотечественников: «Что же вы думали?.. что так „бескровно“ и „безболезненно“ и разрешится вековая распря между „черной“ и „белой“ костью, между „образованными“ и „необразованными“, между интеллигенцией и народом?» Вековая распря разрешилась столкновением двух русских культур, взрывом, приведшим ко взаимной аннигиляции и возникновению химерической конструкции на том месте, где сошлись в последнем акте своей вражды кость «белая» и «черная».

Но это был уже последний акт трагедии, двинувшей страну к революции. Где был первый акт?

С точки зрения Солженицына, исток трагического разветвления русской культуры на два потока, со временем все дальше друг от друга удаляющихся, восходит к церковному расколу ХVII века, а затем к петровской эпохе. «Расколом была произведена та роковая трещина, куда стала потом садить дубина Петра, измолачивая наши нравы и уставы без разбору» («Россия в обвале», с.167). На протяжении двух столетий, предшествовавших 1917 году, дворянская культура становилась все более противопоставленной «необразованной» крестьянской культуре, которую не затронул ни петровский век, ни век просвещения, ни век ХIХ. Она существовала обособленно, не имея возможности знать, что происходит с культурой элитарной, дворянской. Возникла ситуация, драматичная по сути своей. В рамках одного языка, одного вероисповедания, одного народа развивались параллельными путями, не совпадая, почти не перекрещиваясь, две субкультуры, как бы не замечающие существования друг друга. Это вовсе не значит, что одна была более русская, другая менее, одна была лучше, другая хуже. Это не значит, что путь народной культуры был более прямым и естественным для русского сознания, чем путь культуры дворянской, культуры, созданной Петром и поддержанной Екатериной. И та, и другая состоялись в истории и дали великие образцы - следовательно, были естественны и благотворны для России. Но в самом факте их существования содержался глубинный конфликт, проявившийся и в пугачевщине, и в революции 1917 года, и в гражданской войне. Заимствовав, по словам Н.Г.Чернышевского, на Западе европейскую культуру, архитектуру, литературу, формы социального бытия и государственного устройства, Петр программировал столкновение патриархальных, исконных основ бытия с новыми.

Чем же были определены эти взаимное непонимание и враждебность между двумя этажами русского общества? Что лишало людей одной национальности, говорящих на одном языке, возможности контакта?

Думается, что это было в корне различное понимание человеческой личности. Ее места в этом мире. Ее назначения, прав, свобод. С момента национального раскола, с реформ Петра в русском народе на протяжении уже трех столетий активно взаимодействуют два национальных типа. Один из них прямо восходит к православно-византийскому менталитету, а на русской почве - к культурно-исторической традиции древнего Киева и Новгорода и актуализирует личностно-индивидуальный тип сознания. Выкованный христианской историей, пронесенный через средневековье, окрепший в эпоху Ренессанса и ставший основой западной системы ценностей в новое время, он актуализирует идею личной свободы человека как стержневой принцип социального бытия. Привнесенный на русскую почву Петром, западно-индивидуалистический тип сознания, восходящий к Ренессансу, все же не оказался инородным и дал свои очевидные всходы в русской цивилизации.

Иной тип - идущий от Поля, от Орды, связанный с неприятием индивидуального, личностного начала. Идеалом в таком случае является растворение личности в коллективе - будь то род, община, народ. Этот социо-культурный исторический тип историк и философ русского зарубежья Георгий Федотов называл московским. «В татарской школе, на московской службе выковывался особый тип русского человека - московский тип, - писал он в статье „Россия и свобода“. - Этот тип, психологически, представляет сплав северного великоросса с кочевым степняком, отлитый в формы осифлянского православия… Мировоззрение русского человека упростилось до крайности… Он не рассуждает, он принимает на веру несколько догматов, на которых держится его нравственная и общественная жизнь… Свобода для москвича - понятие отрицательное: синоним распущенности, „ненаказанности“, безобразия». По мнению Г.Федотова, московский тип стал основным типом, противостоящим образованному слою общества, интеллигенции; его-то и склонны были называть в начале века «народ». Сложившись в момент формирования вокруг Москвы централизованного русского государства, он обладал удивительной стойкостью и монолитностью: «От царского дворца до последней курной избы московская Русь жила одним и тем же культурным содержанием, одними идеалами. Различия были только количественные. Та же вера и те же предрассудки, тот же Домострой, те же апокрифы, те же нравы, обычаи, речь и жесты». Культурная расколотость петербургского, послепетровского периода и сложность человеческой личности, явленная, к примеру, Достоевским, немыслима в Москве. «Вот это единство культуры и сообщает московскому типу его необычайную устойчивость. Для многих он кажется даже символом русскости. Во всяком случае, он пережил не только Петра, но и расцвет русского европеизма; в глубине народных масс он сохранился до самой революции».

Каковы были возможные варианты сосуществования двух русских культур?

Обобщая, можно сказать, что их было два: синтез, плодотворное взаимодействие, с одной стороны, и взаимная аннигиляция, ведущая к созданию химерической культурной конструкции - с другой. В русской культуре постоянно реализовывались обе возможности: обострение конфликта сопровождалось обоюдным стремлением к синтезу. Чем больше и сильнее были устремления «синтетические», тем больше был запас прочности русской цивилизации. Так проявлялся механизм самосохранения национальной культуры, обреченной волею истории жить в мучительном расколе с самой собой, совмещать в себе два культурно-исторических типа. «Ткани» двух русских культур не только не отторгали друг друга, но, напротив, соединяясь, обнаруживали возможность интенсивного развития и плодотворного синтеза, способного в перспективе привести к слиянию в один общий поток. Феноменальный взлет русской литературы прошлого века обусловлен наметившимся синтезом. Стоит вспомнить опыт Пушкина, сделавшего предметом творческого познания и высший петербургский свет, и судьбу маленького человека, и опыт народной жизни, воплощенный в фольклоре: «Евгений Онегин», «Медный всадник», «Сказка о рыбаке и рыбке» в равной степени воплощают архетипы русской культуры и сознания любого русского человека. Две линии национальной культуры сосуществуют, органично синтезируются в творчестве Гоголя, автора «Миргорода», «Ночи перед Рождеством», «Страшной мести» - и «Невского проспекта», «Портрета», «Носа».

Проявлением культурного синтеза стали 60-е годы, когда разночинцы, этот «новый кряж людей», по выражению Герцена, плоть от плоти народной среды, выучившись на медные деньги, пришли в университетские аудитории. 1860-е годы являют тот момент русской истории, когда реальной была возможность преодоления трагического противостояния двух культур, существовали реальные предпосылки их слияния в одну. «Еще 50 лет, - предполагал Г.Федотов, - и окончательная европеизация России - вплоть до самых глубоких слоев ее - стала бы фактом. Могло ли быть иначе? Ведь „народ“ ее был из того же самого этнографического и культурного теста, что и дворянство, с успехом проходившее ту же школу в ХVIII веке. Только этих пятидесяти лет России не было дано».

Сами шестидесятники, судьбы которых были связаны с приобщением к науке, культуре, цивилизации, ведущей свою генеалогию от петровского времени, принесли призыв «к топору», провозглашенный Герценом, - слова Пушкина о бессмысленности и беспощадности русского бунта не были ими услышаны. Мечтая о крестьянской революции, они раздували огонь, способный пожрать вообще всю русскую культуру - и дворянскую, и народную, в котором бесследно исчезнет и профессорская кафедра разночинца, и герценовский крестьянский топор. Революционность шестидесятников, стремящихся как бы перенести пугачевщину в ХIХ век, поставила под вопрос перспективы синтеза, идущего в это же самое время с необычайной интенсивностью. Призывы «к топору» свели на нет и хождение в народ, и теорию малых дел, способную соединить две русских жизни, две цивилизации: дворянскую и народную. Этого не произошло. ХIХ век закончился осознанием непреодолимой бездонной пропасти между народом и образованной частью общества - той самой пропасти, о которой писала Кузьмина-Караваева, в которую мужественно смотрел, готовый к любым личным жертвам для ее преодоления, А.Блок, осознавая, впрочем, ее непреодолимость.

Осознанием непреодолимости раскола стал сборник «Вехи», осмысляющий события первой русской революции 1905-1907 годов. Что вы знаете о «Вехах»? Почему эта книга вызвала столь сильный общественный резонанс в конце первого десятилетия нашего века? Назовите основных ее авторов. Какой идеей проникнута книга? Какое место занимают в ней статьи таких философов-публицистов начала века, как С.Л.Франк, П.Струве, С.Н.Булгаков, М.Гершензон?

С особой ясностью катастрофичность ситуации, когда, по выражению С.Н.Булгакова, «нация раскалывается надвое, и в бесплодной борьбе растрачиваются лучшие ее силы», обнажилась после взрыва 1905 года. Авторы «Вех» возложил вину за это на образованный слой русского общества, ведущий свою родословную от петровской реформы и наследующий тот самый, дворянский, элитарный тип культуры, получивший тогда уже гордое звание интеллигенции. Повторившаяся пугачевщина и столь же жестокое ее подавление многим открыла глаза. Сборник «Вехи» стал публичным покаянием и осмыслением исторических ошибок: «революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией», - восклицал Сергий Булгаков.

Все авторы «Вех» трагически воспринимают разобщенность двух слоев русской нации. «Сказать, что народ нас не понимает и ненавидит, значит не все сказать. Может быть, он не понимает нас потому, что мы образованнее его? Может быть, ненавидит за то, что мы не работаем физически и живем в роскоши? Нет, он, главное, не видит в нас людей: мы для него человекоподобные чудовища, люди без Бога в душе...» – писал в веховской статье «Творческое самосознание» М.Гершензон. По его мысли, до 1905 года это противостояние не было столь очевидным. «Мы даже не догадывались об этом. Мы были твердо уверены, что народ разнится от нас только степенью образованности… Что народная душа качественно другая - нам это и на ум не приходило». Именно Гершензон острее всех ощущает трагизм и неизбывность конфликта и его неразрешимость. «Между нами и нашим народом - иная рознь. Мы для него не грабители, как свой брат, деревенский кулак; мы для него не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, бояться его мы должны пуще всех казней власти...».

Как понять эту мысль М.Гершензона? Думается, что он предвидит страшные перспективы новой русской революции, брешь в русской культуре и в русской цивилизации, которую не пробил Пугачев, но пробила пугачевщина ХХ века. Боясь «слияния с народом», М.Гершензон страшится. взаимного испепеления двух непонятных друг для друга культур и двух не понимающих друг друга классов русского общества. Но механизм был запущен, русская культура шла к тому химерическому образованию, которое возникнет в России спустя два с небольшим десятилетия. Устремленность к взаимоуничтожению, но не к синтезу оказалась господствующей в русском менталитете начала века. Сущностная, бытийная природа двух русских культур обусловила непримиримый конфликт между ними. В результате их столкновения, первым актом которого был 1905 год, а кульминацией - 1917, произошел взрыв, испепеливший обе культурные тенденции (а не одна победила другую).

Пропасть, разделившая надвое русскую цивилизацию, стала одной из тем творчества Солженицына. Один из его мотивов - мотив взаимного непонимания людей двух русских культур.

Герои романа «В круге первом» Рубин, Сологдин и Нержин представляют разные варианты трактовки того образа народа, которое родилось из интеллигентского незнания народной жизни и было обусловлено той самой пропастью, которая с болью осознавалась русской интеллигенцией рубежа веков.

Восприятие народа Рубиным раз и навсегда определено его классовым мирорвоззрением, отказаться от догматов которого он не может: «Рубин хорошо знал, что понятие „народ“ есть понятие вымышленное, есть неправомерное обобщение, что всякий народ разделен на классы, и даже классы меняются со временем.

Искать высшее понимание жизни в классе крестьянства было занятием убогим, бесплодным, ибо только пролетариат до конца последователен и революционен, ему принадлежит будущее, и лишь в его коллективизме и бескорыстии можно почерпгуть высшее понимание жизни»((Собр.соч., т. 2, с.128).

Очевидно, что столь ярко выраженная классовая точка зрения не может соответствовать авторской позиции. Как выражается несогласие автора и героя?

Одной из форм выражения авторской позиции является введение другой точки зрения, которая, впрочем, тоже лишена прямой авторской оценки. Она принадлежит Дмитрию Сологдину: «Не менее хорошо знал и Сологдин, что „народ“ есть безразличное тесто истории, из которого лепятся грубые, толстые, но необходимые ноги для Колосса Духа. „Народ“ - это общее обозначение совокупности серых, грубых существ, беспросветно тянущих упряжку, в которую они впряжены рождением и из которой их освобождает только смерть. Лишь одинокие яркие личности, как звенящие звезды разбросанные на темном небе бытия, несут в себе высшее понимание» (Собр.соч., т. 2, с.128). Не напоминают ли эти рассуждения теорию Раскольникова? Как, с точки зрения героя Достоевского, соотносится воля «тех, кто право имеет», и подавляющего большинства, «почвы» истории, ее «матерьяла», служащих единственно для воспроизводства себе подобных? Не подходит ли Сологдин почти вплотную к рассуждениям Раскольникова о разделении людей на «тварей дрожащих» и «право имеющих»?

Не большим пониманием, интересом и любовью платит им представитель другой стороны надвое разделенной национальной жизни - того самого народа, о котором философствуют Рубин и Сологдин. Исконное, тремя веками русской истории воспитанное недоверие к личности интеллектуально возвысившейся испытывает человек из народа, даже в том случае, если они разделили общую национальную судьбу - вспомнить подозрения дворника Спиридона к Глебу Нержину. Движимый традиционным для русского интеллегента стремлением раскрыть для себя народную душу и народную тайну, Глеб стремится сойтись со Спиридоном поближе. Спиридон же видит в Нержине стукача, волка, рыскающего за добычей для кума. «Хотя сам Спиридон считал свое положение на шарашке последним, и нельзя себе было представить, зачем бы оперуполномоченные его обкладывали, но, так как они не брезгуют никакой падалью, следовало остерегаться». В этой осторожности - и жестокий лагерный опыт, и исконное недоверие мужика к «барину», предпринимающему очередное в русской истории «хождение в народ», ирония над его причудами, желание с усмешкой подыграть этим причудам: «При входе Нержина в комнату Спиридон притворно озарялся, давал место на койке, и с глупым видом принимался рассказывать что-нибудь за-тридевять-земельное от политики». В этих рассказах кроется именно игра умного простака, обводящего вокруг пальца наивного глупца: «малоподвижные больные глаза Спиридона из-под густых рыжеватых бровей добавляли: „Ну, что ходишь, волк? Не разживешься, сам видишь“ (Собр.соч., т.2, с.132).

История взаимоотношений на шарашке Глеба и Спиридона Данилыча - это история преодоления двумя мыслящими личностями, принадлежащими разным слоям нации, той извечной пропасти, что разделят народ и интеллигенцию, элитарную и народную культуру, крестьянство и свет, элиту и народ. Но герои Солженицына далеко не сразу нашли в себе силы переступить пропасть, о которой размышлял Блок.

Для того чтобы сделать это, необходимо было освободиться от мифологических представлений о народе, созданных по преимуществу в ХIХ веке, когда дистанция между двумя слоями русского общества стала осознаваться как некая данность. Две мифологемы подобного рода представлены мыслями о народе Рубина и Сологдина. Путь же Нержина ознаменован освобождением от литературного мифа о народе-богоносце, который создает „в серебряном окладе и с нимбом седовласый образ Народа, соединившего в себе мудрость, нравственную чистоту, духовное величие“ (Собр.соч., т.2, с.132).

Изживание извечного интеллигентского комплекса народа-богонсца и вины перед ним дает возможность Нержину освободиться от мифологем, навязанных и прошлым веком, и нынешним. Жизненный опыт Нержина открывает ему, „что у народа не было перед ним никакого кондового серемяжного преимущества. <<...>> Нержин ясно увидел, что люди эти ничуть не выше его. Они не стойче его переносили голод и жажаду. Не тверже духом были перед каменной стеной десятилетнего срока. Не предусмотрительней, не изворотливей его в крутые минуты этапов и шмонов. Зато были они слепей и доверчивей к стукачам. Были падче на грубые обманы начальства“ (Собр.соч., т. 2, с.131).

Путь навстречу друг другу Спиридона и Нержина может начаться лишь тогда, когда оба осознают отсутствие принципиальной разницы между собой, поймут, что оба сделаны из одного теста. И все же Нержин, начиная путь к Спиридону, полагает, что „он-то и есть тот представитель Народа, у которого следовало черпать“.

Перечитайте 67 и 68 главы романа „В круге первом“. Покажите предысторию Спиридона до его появления на шарашке. Проанализируйте крутые повороты его судьбы. Как он отнесся к коллективизации? Что привело его в партизаны? В немецкий плен? Проанализируйте эпизод его столкновения с немецким мастером на заводе, где он работал. Какое отношение он сохранил к этому немцу, проявившему человеческое к Спиридону? Что заставило Спиридона вернуться, если он не верил советской пропаганде? Почему понятие „родина“, „религия“, „социализм“ были словно совершенно неизвестны Спиридону? Попробуйте объяснить такую авторскую характеристику ценностей, исповедываемых героем:

»Что любил спиридон - это была земля.

Что было у Спиридона - это была семья.<<...>>

Его родиной была - семья.

Его религией была - семья.

И социализмом тоже была семья" (Собр.соч., т. 2, с.140-141).

Противоречит ли такое понимание высших человеческих ценностей взглядам других героев романа: полковника Яконова, майора Ройтмана? В чем это понимание отлично от взглядов Нержина и Герасимовича? Что дает возможность Нержину и Герасимовичу подняться выше и пожертвовать не только благами шарашки, но и семьей: Герасимовичу - мольбой жены о скором освобождении ценой изобретения какого-нибудь хитроумного присобления для работы МГБ? Нержину - предоставить жене право обретения свободы от брака с заключенным?

И все же Глеб, общаясь со Спиридоном, ставит социальный эксперимент и ждет его блестящих результатов. Он надеется в его точке зрения найти «перетяжку, противовес учным своим друзьям» и услышать от него «народное серемяжное обоснование скептицизма» (Собр.соч., т.2, с.145), которое дало бы возможность самому утвердиться в нем.

Какой критерий оценки человеческой личности утверждает Спиридон? Как вы понимаете его формулу, от силы и простоты которой задахнулся Нержин: «волкодав - прав, а людоед - нет»? Сближает ли это позиции героев? Как расценить готовность Спиридона принести себя и даже свою семью «и еще мильён людей» в жертву самолету с атомной бомбой при условии, что бомба уничтожит и «Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерях, по колхозах, по лесхозах» (Собр.соч., т. 2, с.147)?

Готовность к этой жертве обнаруживает, что уже нет той самой пропасти между народом и интеллигенцией, о которой размышляли в начале века представители русской культурной элиты. Готовность жертвы самим собой и своей собственной семьей, самым дорогим, что дано человеку, во имя неких высших ценностей, приводит самыми разными путями лучших героев Солженицына к пониманию истинных христианских ценностей, отличных от традиционных ценностей гуманистического плана, утвержденных еще эпохой Ренессанса. Но путь к этим ценностям лежит через преодоление великого соблазна компромисса.

Проблема нашего национального характера стала одной из главных для литературы 60-80-х годов, тесно связанной с деятельностью разночинных революционеров, а позднее народников. Уделял ей внимание (и весьма широко) и Лесков. Раскрытие сущности характера русского человека находим во многих его произведениях: в повести "Очарованный странник", в романе "Соборяне", в рассказах "Левша", "Железная воля", "Запечатленный ангел", "Грабеж", "Воительница" и других. Лесков вносил в решение проблемы неожиданные и для многих критиков и читателей нежелательные акценты. Таков рассказ "Леди Макбет Мценского уезда", ярко демонстрирующий умение писателя быть идейно и творчески независимым от требований и ожиданий самых передовых сил времени.

Н. С. Лесков. «Очарованный странник» - рассказ-повествование Ивана Флягина о своей жизни и судьбе. Ему предначертано было стать монахом. Но другая сила - сила очарования жизни - заставляет его идти дорогами странствий, увлечений, страданий. В ранней молодости он убивает монаха. Потом ворует лошадей для цыган, становится нянькой у маленькой девочки, попадает в плен к татарам, затем его возвращают к помещику, который велит его высечь, он становится конэсером у князя, очаровывается цыганкой Грушей, а затем сбрасывает ее, покинутую князем, по ее же просьбе, в реку, попадает в солдаты, становится офицером и георгиевским кавалером, выходит в отставку, играет в театре и, наконец, уходит в монастырь послушником. Но и в монастыре ему нет покоя: его одолевают «бес и бесенята». Посаженный в яму, он начинает «пророчествовать» о скорой войне и, наконец, отправляется на богомолье на Соловки.

Лесков описывает его как простодушного русского богатыря, напоминающего Илью Муромца. «Очарованность» Ивана Флягина может быть понята по-разному: очарованность непонятными силами, колдовством, влиянием загадочных начал бытия, отправивших героя в путь; завороженность красотой и поэзией мира; артистичный склад характера; период «сна души».

Особые свойства характера героя - чувство собственного достоинства. Бесстрашие, абсолютная свобода от страха перед смертью.

История жизни Флягина причудливо соединяет в себе и житие великомученика, и фарс. Автор определяет жанр повести как «трагикомедию».

Лесков вносил в решение проблемы неожиданные и для многих критиков и читателей нежелательные акценты. Таков рассказ “Леди Макбет Мценского уезда”, ярко демонстрирующий умение писателя быть идейно и творчески независимым от требований и ожиданий самых передовых сил времени. Написанный в 1864 году рассказ имеет подзаголовок “Очерк”. Но ему не следует доверять буквально. Конечно, рассказ Лескова опирается на определенные жизненные факты, но такое обозначение жанра выражало скорее эстетическую позицию писателя: Лесков противопоставлял поэтическому вымыслу современных писателей, вымыслу, часто тенденциозно искажавшему правду жизни, очерковую, газетно-публицистическую точность своих жизненных наблюдений. Название рассказа, кстати, весьма емкое по смыслу, выводит непосредственно на проблему русского национального характера, мценская купчиха Катерина Измайлова - один из вечных типов мировой литературы - кровавая и честолюбивая злодейка, которую властолюбие привело по ступеням из трупов к сиянию короны, а затем безжалостно сбросило в бездну безумия. Есть в рассказе и полемический аспект. Образ Катерины Измайловой спорит с образом Катерины Кабановой из “Грозы” Островского. В начале рассказа сообщается незаметная, но существенная деталь: если Катерина Островского до замужества была такой же богатой купеческой дочерью, как и ее муж, то лесковская “леди” взята в Измайловскую семью из бедности, возможно, и не из купечества, а из мещанства или крестьянства. То есть героиня Лескова - еще большая простолюдинка и демократка, чем у Островского. А дальше идет то же, что и у Островского: брак не по любви, скука и безделье, попреки свекра и мужа, что “неродица” (детей нет), и, наконец, первая и роковая любовь. С сердечным избранником лесковской Катерине повезло гораздо меньше, чем Катерине Кабановой с Борисом: мужний приказчик Сергей - пошлый и корыстный человек, хам и подлец. А дальше разворачивается кровавая драма. Ради соединения с любимым и возведения его в купеческое достоинство леденящие душу своими подробностями убийства (свекра, мужа, малолетнего племянника - законного наследника измайловского богатства), суд, путешествие по этапу в Сибирь, измена Сергея, убийство соперницы и самоубийство в волжских волнах.

1. Народ в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов».
2. Образ народа в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя.
3. Народ в поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».

Многие русские писатели XIX века в своих произведениях обращались к теме судьбы народа, его нравственных ориентиров и роли в исторических событиях. Поскольку значение творчества А. С.. Пушкина в мировой и русской литературе трудно переоценить, целесообразно начать рассмотрение данного вопроса с его произведений. Образы людей из народа, в которых воплотились многие достойные качества, встречаются в ряде его произведений, например «Дубровском» и «Капитанской дочке». В трагедии «Борис Годунов» писателя индивидуальные черты народа размыты. Народ показан как некая сила, которую направляют то Годунов, то Самозванец. В начале трагедии народ занимает весьма пассивную позицию: «То ведают бояре, не нам чета». Беседа двух человек, оказавшихся в числе прочих в толпе, собравшейся, чтобы просить Годунова принять царство, живо иллюстрирует общее настроение. Эти люди слепо копируют поведение своих соседей, не задумываясь о значении этих действий. Все падают на колени, и они поступают так же, все голосят — они присоединяются, все рыдают — волей-неволей приходится выжимать из себя слезу, хоть это и не так-то просто.

Далее, когда царь Борис анализирует свои достижения, он делает вывод, что народ неблагодарен, что он лишь к мертвым правителям испытывает уважение, а любые попытки живого властителя сделать что-то полезное для народа обречены на провал. Однако Пушкин мастерски раскрывает причину неприязни народа к царю: в народной памяти не стерлось воспоминание об убийстве царевича Димитрия, сына Ивана Грозного. Имя царевича, как показывают дальнейшие события, оказывает мощное влияние на умы русских людей. Простой народ искренне верит, что Самозванец и есть чудом спасшийся Димитрий, законный государь Руси. Именно благодаря поддержке народа, не желающего сражаться против царевича, Самозванец без боя захватывает многие города России и доходит до Москвы. И здесь народ радостно приветствует его как законного царя. Но всплеск народного ликования соединяется с жестоким призывом истребить семью покойного Годунова. Стихийное требование народа вполне соответствует намерениям Самозванца. Его сторонники убивают вдову и сына царя Бориса. Но, услышав об их смерти, народ внезапно застывает в оцепенении вместо того, чтобы славить нового царя. Охвачена ли толпа ужасом перед преступлением, к которому только что сама подстрекала? Пушкин оставил этот вопрос открытым.

Яркие по своей силе образы людей из народа показал во многих своих произведениях и другой великий русский писатель — Н. В. Гоголь. В ряде повестей из сборников «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» представлены картины народной жизни: ярмарки, святочные гулянья, обычаи казачьей вольницы. Среди героев этих повестей немало цельных личностей, смелых и щедрых, верных любви и дружбе. Но автор не умалчивает и о нравственной неустойчивости отдельных представителей народа: например, в повести «Ночь накануне Ивана Купала» Петрусь ради того, чтобы жениться на любимой девушке, совершает ужасное преступление: убивает брата своей невесты, чтобы получить от колдуна золото.

Нужно отметить, что все герои повестей из сборников «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» являются свободными людьми, не зависящими от прихотей помещиков. В поэме «Мертвые души» писатель обращается к судьбе крепостных крестьян — наиболее угнетенной части народа. Автор показывает, насколько тяжела жизнь крепостных, в особенности у таких помещиков, как, например Плюшкин, у которого крестьяне умирают в больших количествах. Гоголь описал и типичную судьбу беглого крестьянина: у него нет паспорта, поэтому он не может устроиться на работу. Чаще всего такой человек рано или поздно попадает в тюрьму. Однако некоторые крестьяне предпочитали такую участь жизни у барина, как, например дворовый Плюшкина Попов. Гоголь без прикрас показал невежественность, распространенную среди крепостных. Дворовая Пелагея не могла отличить правую сторону от левой. Но подобное положение дел в большей степени беда, чем вина народа, во многих представителях которого заключен огромный творческий и духовный потенциал — в качестве примера можно привести каретника Михеева, Степана Пробку. Автор с восхищением пишет об умении народа одним словом метко и остроумно охарактеризовать человека, подмечает стойкость и выносливость народа, его умение приспособиться практически к любым условиям: «Русский человек способен ко всему и привыкает к любому климату. Пошли его хоть в Камчатку, да дай только теплые рукавицы, он похлопает руками, топор в руки, и пошел рубить себе новую избу».

Разумеется, говоря об образе народа в русской литературе XIX века, нельзя умолчать и о творчестве Н. А. Некрасова, в произведениях которого судьбе народа уделяется огромное внимание. В поэме «Кому гу « на Руси жить хорошо» поэт представил читателю множество самобытных образов людей из народа, наделенных высокими нравственными качествами. Например, Ермил Гирин своим трудом и честностью добился и уважения земляков, и материального достатка. Но самой значимой ценностью для него была и остается совесть. Она-то и не дает ему покоя, когда он незаконно сдал в солдаты не своего брата, а другого крестьянина. Не односельчане — за исключением матери злополучного рекрута, — а именно сам Ермил сурово осуждает себя за бесчестный поступок.

Лучшие черты русской женщины — верность, трудолюбие, терпение — воплотились в образе крестьянки Матрены Тимофеевны. Через многие испытания пришлось пройти этой женщине. Она способна смиренно переносить ежедневные мелкие притеснения, которым она подвергалась в семье мужа. Но в поворотные моменты жизни она проявляет недюжинную решительность и смелость. Ради близких людей она готова на любые испытания: одна идет искать защиты у начальства, когда ее мужа забирают в солдаты вопреки закону, бросается в ноги барину, умоляя простить ее малолетнего сына, не уберегшего овцу соседки от волка, а потом покорно переносит удары плети за свою дерзость. Конечно, Некрасов, при всей любви к народу, отнюдь не идеализирует его. В народной среде есть лентяи и плуты, такие как Клим Лавин. Но и этот беспутный пьяница не лишен положительных качеств: он красноречив, предприимчив, сметлив, остроумен.

Рисуя образы людей из народа, Некрасов не умолчал и о таких отрицательных явлениях, как пресмыкательство и предательство. Поэт не слишком порицает шутовское угодничество Клима перед выжившим из ума князем Утятиным. Клим делает это ради интересов «мира», отлично сознавая игровой характер своего поведения. Этот человек, при всех своих недостатках, понимает, насколько важна свобода. Но есть ведь в среде народа холопы, которые пресмыкаются перед помещиками по естественному влечению сердца! На самой же низкой ступени стоят предатели народных и интересов, такие, как староста Глеб, ради денег сжегший вольную, составленную его барином на несколько сотен крестьян. Но подобные люди, по мысли Некрасова, скорее печальное исключение. Поэт верил в то, что в народе живут самые лучшие человеческие качества, которые со временем должны раскрыться во всей полноте.