Что можно сказать об эпизоде, в котором Пьер Безухов приезжает в Богучарово к своему другу Андрею Болконскому? Этот эпизод является ключевым для понимания жизненных принципов героев, их позиций и стремлений. Возвращаясь из южного путешествия, Пьер Безухов исполняет свое «давнишнее намерение – заехать к своему другу Болконскому, которого он не видел два года».Сначала встреча двух мужчин была холодна, «разговор долго не мог установиться», однако между собеседниками заходит разговор о том, что такое зло и в чем его смысл. По мнению Андрея Болконского, «в жизни только два действительные несчастья: угрызения совести и болезнь, и счастье есть только отсутствие этих двух зол». Нужно жить для себя и стараться избегать этих явлений. Пьер не принимает эту идею: «Жить только так, чтобы не делать зла, чтобы не раскаиваться, этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь жить для других, только теперь я понял все счастие жизни». Андрей Болконский и Пьер не понимают друг друга, когда Безухов говорит о то, что следует помогать ближним, людям неимущим и страдающим. Какое же дело, когда человек может что-то сделать другому, но не делает? А главное наслаждение «делать добро, ибо добро есть единственное верное счастие жизни». Андрей Болконский, размышляя над этой идеей, приходит совсем к другому выводу, который полностью противоречит рассуждениям Пьера. Болконский уверен в том, что «единственно возможное счастье – есть счастье животное», которым обладает мужик, и которого можно лишить, дав этим «счастливым» людям нравственные потребности. Андрей в этом эпизоде предстает более несчастным человеком, чем люди, которые терпят нужду. «Я живу и в этом не виноват, стало быть, надо как-нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти», - здесь проявляется скептицизм и неприятие действительности Болконским. По мению этого героя, не могут вызывать жалости люди, чье существование бессмысленное и скотское. Эти люди не достойны внимания, здесь нельзя говорить о добре и зле вообще, потому что мужик не умеет думать, а следовательно, страдать по-настоящему. Обращаться нужно только к тем людям, «которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют оттого, что у них есть возможность казнить право и неправо». Андрей не видит истинного смысла жизни, в этом его трагедия. Ему непонятно все то, что говорит Пьер. Безухов осознает, что Болконский глубоко несчастен и хочет помочь ему. Душа Андрея не хочет принимать правду Пьера, который чувствует, что «во всем мире есть царство правды». Царство это вездесущее, и имя ему – Бог. «Ежели есть бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить», - говорит Пьер. Эмоциональная настроенность Безухова все же меняет внутреннее состояние Андрея, заглушила боль Болконского, который уже долгое время пытался отрицать саму жизнь: «…Выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз после Аустерлица он увидел то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и то-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе». На мой взгляд, в словах Пьера Безухова проявляется и авторская позиция, потому что Л.Н. Толстой видел счастье в самой жизни и в каждом мгновении – шаг к истине и к Богу. Этот эпизод совсем неслучаен в романе. То состояние, в котором находится Болконский после Аустерлица, очень гнетет его и не дает покаоя, он отказывается от прошлых идеалов и стремлений, но не приобретает новых. Отсюда его глубокое разочарование в жизни. Встреча с Безуховым в какой-то мере меняет его пассивное отношение к окружающему миру: «Свидание с Пьером было для князя Андрей эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь».
Как ни странным может показаться, но в композиции романа Толстого просматривается определённая схематичность. В частности, одним из композиционных оснований романа, своеобразным костяком сюжета являются встречи двух друзей – князя Андрея Болконского и Пьера Безухова. Более того, жизненные пути этих двух главных героев и их пересечения можно без особого труда изобразить математически с помощью синусоид, в которых события, вызывающие душевный подъём каждого из героев, будут последовательно и достаточно равномерно чередоваться с моментами душевных кризисов. При этом каждая новая встреча друзей происходит в момент, когда один из героев находится на вершине душевного подъёма (вершина синусоиды), а другой – на самом дне кризиса (основание синусоиды); и с новой встречи всякий раз начинается у каждого движение в обратном направлении – у одного от подъёма к кризису, у другого от кризиса к подъёму.
Первая встреча друзей в романе – в салоне Шерер. В этот момент Пьер находится в состоянии воодушевления, полон новых надежд, а Болконский по-онегински разочарован в свете и глубоко скучает. Взаимовлияние при общении, духовные поиски и превратности судьбы после этой встречи медленно и верно ведут Пьера к разочарованию и ошибкам, а Андрея – к надеждам. У Пьера – кутежи в Петербурге вплоть до высылки его из города, сближение с Элен, женитьба, история с Долоховым и – полное опустошение после дуэли с ним. У Андрея – зарождение и развитие патриотического и вместе амбициозного желания спасти русскую армию в Европе, прощание с отцом, Шенграбен и Аустерлиц и, наконец, вершина философского открытия в этот период жизни – бесконечное аустерлицкое небо с маленьким и ничтожным недавним кумиром Наполеоном на великом фоне этого неба – символа вечности и бессмертия.
Другая встреча – на пароме. Пьер пришёл к ней через опустошение и следовавшими за этим опустошением встречу с масоном и увлечение масонством. В момент беседы с князем Андреем Пьер вновь на вершине надежд, веры и творческого подъёма. Андрей же после разочарования в недавнем кумире проходит через ещё одно тяжёлое потрясение – смерть жены – и к моменту разговора на пароме крайне разочарован и замкнут в своём светско-эгоистичном пессимизме. И вновь происходит «взаимозаражение», и после этой встречи у Андрея начинается очередной подъём, связанный со сближением с Наташей и работой в комиссии Сперанского, а у Пьера – очередной спад, вызванный разочарованием в масонстве и удалением от него.
Очередная высшая точка на пути исканий князя Андрея (новая вершина синусоиды) будет в момент его объяснения с Наташей, но измена Наташи приведёт к очередному стремительному падению в бездну скептицизма и разочарования. В это же время у Пьера – вновь с точностью до наоборот – путь к подъёму: сближение с Наташей, любовь к ней. Высшая точка подъёма – выступление в Дворянском собрании.
В 1812 году друзья встречаются перед Бородинским сражением. Теперь Пьер находится в мрачном расположении духа, он ищет и никак не может найти себя, а князь Андрей вновь движим патриотизмом и уже более зрелым пониманием того, что успех сражений зависит от духа народного, а не от численности войск, их расположения или искусства командующих. Теперь патриотизм князя Андрея, в отличие от состояния накануне Шенграбена и Аустерлица, очищен от примеси тщеславия и потому стал, по мнению Толстого, истинным.
В итоге исканий оба героя достигают вершин своих поисков. Но вершины эти совершенно разные. Князь Андрей пройдёт через физические страдания, душевное просветление от прощения Курагина и Наташи и возвысится над земным существованием , постигнув высшую евангельскую правду любви ко всем через физическую смерть. Пьер же пройдёт Бородино, занятую французами Москву, плен, потрясения от близкой казни, знакомство с Платоном Каратаевым и откроет высшую земную правду – правду служения народу. Князь Андрей находит высшую правду бытия, а Пьер – высшую земную правду.
Почему Толстой приводит одного из самых любимых своих героев к смерти? После счастья открытия князем Андреем высшей неземной истины жить дальше на земле уже нельзя. В отличие от булгаковского мастера, Болконский уходит в свет, а не в покой, и из света на грешную землю обратного пути нет. Какому из двух счастий – счастью Болконского или счастью Безухова – отдаёт предпочтение Толстой? Точно ответить на этот вопрос нельзя, но, по всей вероятности, Толстой будто говорит читателю, что каждый достойный человек заслуживает своего счастья – земного или неземного.
Разговор Пьера Безухова с Андреем Болконским на пароме.
В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение – заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
На последней станции, узнав, что князь Андрей не в Лысых Горах, а в своем новом отделенном имении, Пьер поехал к нему.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми с березой лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с не обросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшен, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленою краской; дороги были прямые, мосты были крепкие, с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, неотштукатуренную маленькую залу и хотел идти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему нахмуренным и постаревшим князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем-то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог установиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро неприличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорее показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну, а вы? – спрашивал Пьер. – Какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить… расскажи же, расскажи про свое путешествие, про все, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто все то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– Ну вот что, моя душа, – сказал князь Андрей, которому, очевидно, было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, я приехал только посмотреть. И нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем, тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда-нибудь, как это все случилось. Но вы знаете, что все это кончено, и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это все кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека нехорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей. – То, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать все то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер. – Мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да, мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – все более и более оживляясь, говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по-французски. – Je ne connais dans la vie que maux bien réels: c’est le remord et la maladie. Il n’est de bien que l’absence de ces maux. Жить для себя, избегая только этих двух зол, вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтобы не раскаиваться, этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял все счастие жизни. Нет, я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите. – Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного, – но каждый живет по-своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокоен, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь, спросил Пьер. – А сын, сестра, отец?
– Да это все тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, – а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochain – это те твои киевские мужики, которым ты хочешь делать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – все более и более оживляясь, говорил Пьер. – Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое-что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди так же, как мы, вырастающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как образ и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дни и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?.. – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое-что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал, хорошо, но и не разуверите, чтобы вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю, и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, – сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то и другое может служить препровождением времени. Но что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто все знает, а не нам. Ну, ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из-за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну, давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственные потребности. А мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его-то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему ни моего ума, ни моих чувств, ни моих средств. Другое – ты говоришь: облегчить его работу. А по-моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для тебя и для меня труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в третьем часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал?
Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да. Больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустишь ему кровь, вылечишь, он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал, – как я смотрю на него, а то ты из любви к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что за воображенье, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала… Убивать! – так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах, это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только, как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, все мне гадко, главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей. – Напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть, надо как-нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить? С такими мыслями будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая.
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители; я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополченье.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет, покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду. Ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь, продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим третьего округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть, вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своею привычкой к неограниченной власти и теперь этой властью, данной государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой. – Так я служу потому, что, кроме меня, никто не имеет влияния на отца и я кое-где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n’est pas comme vous l’entendez, – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу-протоколисту, который украл какие-то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей все более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь) и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут и посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют оттого, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко и для кого я бы желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и все делаются несчастнее и несчастнее.
Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого и чего жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет! я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.
Основной философский конфликт возникает между двумя главными героями романа - князем Андреем и Пьером. Выразить этот конфликт невозможно, используя лишь их внутреннюю речь. Необходимо действительное столкновение мнений, и в книгу вводится диалог - разговор двух героев. С самого начала проводится параллель: князь Андрей - Пьер. У них разные взгляды на жизнь, разная судьба, но они очень близки друг другу. Возникает ассоциация, основывающаяся на именах апостолов-братьев Петра и Андрея. Петр принес христианство в Европу, а Андрей - на Русь. Столкновение “западного” Петра и “восточного” Андрея и показывает автор.
Впервые мы встречаем князя Андрея и Пьера в салоне Анны Павловны Шерер. Они перебрасываются несколькими фразами, но мы видим, какие близкие, дружеские отношения связывают их по мягкой улыбке князя, по разговору в целом. Настоящий диалог начинается позднее, когда, покинув салон, друзья могут освободиться от условностей, раскрыть свою душу. Но философский диалог не строится. Идет разговор о бытовых проблемах, делах, карьере Пьера и женитьбе.
Между первым и вторым диалогом проходит не так много времени, но разговор в Богучарове открывает нам совершенно новых героев. Андрей видел вечное небо Аустерлица, видел бессмысленность, жестокость убийства, он опустошен, все его идеи, мечты рухнули разом. У Пьера, напротив, духовный подъем. Он увлекается масонством, ему кажется, что он постиг истину, и не понимает, как можно в этом прекрасном, полном скрытого смысла мире быть несчастным.
Начинается диалог об убийстве - можно ли убивать вообще. Князь Андрей допускает разделение на “хороших” и “плохих”, на тех, кого можно убивать и кого нельзя. Пьер испуган этими страшными словами, напоминающими нам теорию Раскольникова о “крови по совести”. Диалог о зле и счастье - один из самых важных морально-этических моментов произведения. В разговоре с Пьером князь Андрей утверждает, что никогда больше не будет служить в русской армии. Таким образом, разговоров Богучарове играет значительную композиционную роль и служит для дальнейшего развития сюжета, но важнее внутренний, философский смысл этого диалога. В любом диалоге можно лучше понять себя, свои мысли, и здесь князю Андрею необходимо выговориться, он должен излить тяжелые свои думы, чтобы разобраться в себе, а для Пьера это проверка твердости его масонских идей.
Монолог Пьера значителен как часть его философского миросозерцания и как часть философии самого Толстого, но Андрей почти не слушает его. До философских откровений надо дойти самому, и никто словами не сможет передать суть учения, откровения. Но слова Пьера о Боге, об истине уже к концу монолога растапливают сердце князя Андрея. Он вслушивается в смысл слов Пьера, вникает в него, но видит дальше, глубже масонской философии. Слова Пьера открывают ему собственный новый путь. Вновь князь Андрей смотрит на небо и видит то высокое и вечное небо, в которое он смотрел на поле Аустерлица, и опять на него нисходит откровение. Уже во второй раз в жизни. Кажется, что он заново постигает тайны мироздания.
Следующая, малозначащая встреча героев происходит на балу в Петербурге, первом балу Наташи: Пьер просит князя Андрея пригласить на танец Ростову.
Последняя встреча князя Андрея с Пьером происходит накануне Бородинского сражения. Андрей боится остаться наедине с Пьером - он чувствует, что ему не суждено жить. Чувствует это и Пьер. Вновь разговор идет об убийстве - о войне, о философии войны и о философии победы. Офицеры понимают, что завтра они победят любой ценой. Пьер со страхом смотрит на чужого, озлобленного князя Андрея, который предлагает не брать пленных. Но именно в Бородинском сражении князь Андрей не делает ни одного выстрела и олицетворяет святое войско, а Пьер духовно помогает на батарее Раевского. Вновь мы видим противоречие между князем Андреем и Пьером. Князь Андрей призывает к непротивлению злу насилием, он призывает обратиться в себя, в семью, а Пьер всеми силами пытается принести пользу своей армии. Он думает, что может сделать добро для России, занимаясь политикой и т. п. Князь Андрей надеется добиться гармонии через внутренний мир. Если он будет счастлив, если будет счастлива его семья и если каждый будет думать о личном благе, то мир, наконец, достигнет гармонии.
Пьер, несмотря на свою нелюбовь к внешней деятельности, занимается общественными делами и т. п. Но мы так и не получаем ответа, какой путь истинен.
После смерти князя Андрея диалог его с Пьером не прекращается. Пьер вспоминает Болконского и общается с ним духовно. Князь Андрей не ушел полностью из этого мира. Это чувствует и его сын Николенька, который внутренне часто обращается к отцу и, вероятно, продолжит его духовный поиск.